Смачный шлепок разносится по округе, когда очередная пощёчина хлещет Вэс по лицу, заставляя против воли отвернуться. Светлая чёлка лезет ей в глаза, колет слипшимися прядями, мешая разглядеть фигуру, что возвышается перед ней, и девушка больше не делает попыток гордо выпрямиться: только косится на своего обидчика со злобой, яростью и рабской ненавистью, коптящейся внутри неё уже не первый месяц. Но ничего больше не говорит: Вэс уже научена молчать, научена в ответ лишь скалиться, не унимая бешенства и ядовитого презрения во взгляде, но сглатывая боль в строгом молчании. За свой острый язык ей приходилось платить сторицей, и здесь, в плену скоя’таэлей, она больше не лезет на рожон, пока может терпеть.
Пощёчина, полученная ею, служит только настойчивым напоминанием. Скажет в ответ хоть слово — будет в десятки раз больнее.
— Я велел тебе не отворачиваться, dh’oine, — хрипит командир белок, хватая Вэс рукой за подбородок и заставляя поднять голову.
Победная усмешка торжества, сиявшая на его лице всякий раз, когда они с успехом разоряли новое, пускай даже самое крошечное селение, не сходит с его острого треугольного лица и сейчас, когда он с довольным оскалом любуется сжатой в его тисках Вэс. На её скуле, чуть ниже левого глаза, уже налился синевой большой свежий синяк, и эльф, огладив женскую щёку большим пальцем, задумчиво и с силой давит на него, ожидая, что девушка от боли будет морщиться. Но та лишь дёргает углами рта и всё смотрит в упор с уже привычным отвращением, отказывая скоя’таэлю в очередном маленьком поводе для радости.
Ему нравилось, с какой неугасимой ненавистью Вэс смотрела на него, когда он снова затевал свою игру. По крайней мере, так поняла она сама, заметив, что её яростное сопротивление лишь наполняет его бо́льшим наслаждением. Он так любит ломать, крутить ей руки, с лёгкостью подминая под себя, любит, когда она беспомощно под ним дёргается, мечется, силясь вырваться, и, чем отчаяннее она борется, тем крепче он сжимает ей глотку, с садистским наслаждением чувствуя кожей дикий пульс. Он так любит, когда она пытается смирить ярость, ему назло изображая покорность, но не может скрыть от него коробящего омерзения, даже сейчас заметного в её глазах.
Единственное, что омрачает его нынешнее торжество, — досадный факт того, что тот синяк поставлен не его рукой.
— Смотри сюда. Смотри, — велит он ей, грубой мозолистой рукой поворачивая её голову влево. Туда, где, пнув ободранную кричащую женщину в спину, эльфы ставят последних оставшихся в деревеньке людей на колени, занося над ними ножи. — Навевает воспоминания, правда?
Да, навевает. Нечто подобное Вэс уже неоднократно наблюдала, но ярче всех помнила казнь своей семьи. Когда беличий выродок, стискивавший сейчас её лицо, размашисто и грязно их прикончил, не посчитав нужным вложить достаточно силы в удар, чтобы убить с первого раза. Рявкнув что-то на своём сраном кашляющем языке, он крепче сжимает на её скулах пальцы, и Вэс сразу понимает, что будет дальше.
Когда кровь льётся ей прямо под ноги из рассечённой шеи, с которой на грязь валится голова, девушка с силой дёргается, ударившись об деревянный столб, к которому она привязана. Челюсть сводит от силы рвущихся наружу грязных слов, проклятий, бешеных криков, полных клокочущего внутри гнева. Гнева, не ужаса.
Ублюдская жестокость белок Вэс уже давно не удивляет.
— Ты учишься, девочка, — довольно смеётся командир. Та́ландс — так его звали, кажется. Вэс надеется, что с их грязно-эльфского языка это значит «гниль» или «мразь». — Уже не визжишь, как свинья. Молодец.
Дёрнув и отпустив её подбородок, эльф в тёмном тряпье с беличьим хвостом, притороченным к поясу, выпрямляется в полный рост и отворачивается от Вэс, принявшись раздавать свои кашляющие указания остальным остроухим выродкам. Из двух уродливых картин: отрубленной головы, откатившейся в сторону, и эльфского лица, которое могло бы называться красивым, даже несмотря на череду косых шрамов, рассекавших его скулы и лоб, — Вэс выбирает ту, что вызывает у неё меньшее отвращение, и глядит недвижимо на человеческий обрубок, изуродованный бордовыми пятнами, землёй и ужасом. Убирать трупы, валявшиеся неподалёку от неё, никто, разумеется, не спешит: из сожгут позже, когда проверят все дома, когда как следует отдохнут на руинах и утопят старые дома в огне. Позже. Когда Вэс как следует на них насмотрится, а трупы завоняют.
Неторопливо отворачиваясь, Вэс так и сидит, не поднимая головы, и из-под чёлки наблюдает за снующими туда-сюда белками, которые оказываются слишком увлечены своей жалкой добычей, чтобы обращать внимание на поджавшую колени к груди человеческую девчонку, сидящую на земле. До неё скоро совсем не будет дела, ей это хорошо известно, и Вэс тихо, смирно сидит без движения с завязанными за спиной руками, терпеливо дожидаясь нужного ей момента.
Маленький нож, свистнутый ею у эльфа, врезавшего ей по лицу, уже нагрелся от тепла её тела, спрятанный на пояснице под рубахой.
Скоро всё это для неё закончится.

Затравленным зверем, не поднимая головы, чтобы не привлекать к себе внимание, Вэс глядит на ещё одну потрёпанную группу остроухих, внезапно появившихся в пределах её видимости. Совершенно ей не знакомые, своим облачением они мало чем отличаются от той бригады, которая всюду таскает её за собой, а беличьи хвосты на поясах, которые она кое-где успевает разглядеть, подтверждают её догадку: скоя’таэли. Ещё одни.
Их становится больше, слишком много для такого маленького места, и это очень, очень плохо. Досадливо прикусывая губу, Вэс ловит на себя на чувстве зародившегося то ли волнения, то ли испуга, холодным дуновением прошедшегося вдоль вспотевшей спины. Да, это страх, определённо он, его касание ни с чем не спутаешь: он холодком обдаёт внутренности, скручивает их медленно, но настырно, разыгрываясь всё сильнее с каждой минутой, он пальцами сжимается на горле, точь-в-точь как тонкие костлявые пальцы Таландса, и она заставляет Вэс смотреть тупым взглядом в землю, наклонять голову как можно ниже и прятать широко раскрытые глаза.
Ей становится страшно, когда она понимает, насколько паршивы теперь её дела: чем больше рядом с ней белок, тем труднее от них сбежать. Ей страшно, потому что в её выверенный план вмешиваются новые детали, полные неизвестности, опасности и неопределённости, и всё из-за них рушится, летит к гулям и сыпется у неё на глазах. Вэс ничего не знает об этих оборванных паскудах, но одного их несвоевременного появления оказывается достаточно, чтобы спутать ей все карты. И она всех, каждого из них уже за одно это ненавидит всей душой, гневным косым взглядом сверля.
«Катись отсюда к накерам, сучий ты сын», — мысленно заклинает Вэс, не моргая уставившись на того, чья рожа изуродована длинным косым шрамом, идущим поперёк. Точно ведьма или колдунья какая, она повторяет в голове своё заклинание, проклятие, которое должно отвадить всю кодлу от этого места, отправить их в леса иль на деревья или вообще ко всем кикиморам — лишь бы отсюда подальше, лишь бы не портить ей все планы и не вставать поперёк горла костью: Вэс и так несладко живётся. — «Катись, катись, катись! Проваливай, паскуда ты такая!»
Но такая паскуда, вдоволь наобнимавшись с ещё большей паскудой, никуда не уходит: наоборот, вместе с ней вглубь разорённой деревушки проходит остальная остроухая шайка, и всё, что остаётся Вэс, — это смачно и с чувством прошипеть тихо-тихо в гневном оскале:
— Сука!
И от досады топнуть ногой.
Она в полном дерьме, но от намерений своих не отказывается: другого шанса Вэс может попросту не дождаться, однажды разозлив своего мучителя настолько, что тот в очередном своём садистском приступе насмерть её зашибёт. Другой возможности улизнуть от занятых своими делами белок ей придётся ждать очень долго, потому что на стоянках в лесах мимо неё постоянно кто-то снуёт, а здесь она сидит в сторонке, подальше от остальных, где никому не будет мешаться под ногами, пока белки гребут свои жалкие трофеи и вытряхивают остатки былой роскоши из разгромленных домов. И, когда первоначальный страх всё-таки отступает, оставаясь внутри трепещущим волнением, но не мешая трезво мыслить, Вэс принимается смотреть по сторонам и подмечать, в какие места скоя’таэли заглядывают меньше всего, а куда совсем не смотрят, где их слепые зоны и как они распределяются по лагерю.
Всё становится хуже, когда её отвязывают и тащат за собой. Тогда у Вэс внутри второй раз что-то ухает вниз, обрывается, селя тревожные мысли: если сейчас её опять сделают главным шутом, она ни за что не сбежит. Но она не пытается сопротивляться, тащится покорно, как тряпичная кукла, и привычно уже падает коленями на землю, когда её толкают в спину перед тем самым шрамированным. Волк — это, видимо, его прозвище, но Вэс «паскуда драная» больше по душе. В своей голове она окрестила его именно так.
В его безразличии ей видится пренебрежение — реакция достаточно привычная, удивляющая лишь тем, что Паскуда Драная в своём равнодушии даже не отпускает в её сторону колкого, ядовитого комментария или довольной усмешки: они часто усмехались, эти остроухие, одним этим жестом выражая друг другу и похвалу, и одобрение. Молодец, мол, так и надо с этими «дхойне». Этому же наплевать на Вэс настолько, что та решается посмотреть на него исподлобья, глазами синими впиваясь в его лицо из-под светлой чёлки. Разглядывая пристально, внимательно вблизи и понимая лишь одно: этот слишком матёрый для того, чтобы пленные девки его впечатляли. Или заносчивый настолько, что даже видеть Вэс ему мерзко.
Таландс подобной брезгливостью не отличается: ему наоборот в вопросах развлечений человечьи девки даже милее собственных, и, к несчастью для Вэс, он-то не упускает случая проявить к ней заинтересованность. Хватая её за короткие волосы на макушке, он задирает её голову и прижимает нож холодным лезвием к щеке, так, чтобы острая сторона поблёскивала на свету у самого носа Вэс. Конечно, им всем тут очень весело, а ей особенно. Настолько весело, что она, скосившись на нож, поднимает глаза на Таландса с видом явно не впечатлённым, всего лишь молчаливо ждущим следующей его выходки.
— Она настырная, — смеётся тот довольно, поворачивая голову к Паскуде Драной. Как будто хвастается скотиной, забавной псиной или ещё каким удачным приобретением. — Давно прирезал бы, но уж больно с ней весело. Всё время что-нибудь да выдумает.
Нож опускается ниже, жмётся к артерии на шее, и Вэс невольно сглатывает, отчего лезвие подрагивает. Таландс, видно, находит эту вскрывшуюся слабость приятной глазу, ухмыляясь.
Мразь.
— Может, тебе её одолжить на время? С ней не соскучишься, вот увидишь. Будет пытаться прикончить тебя, когда ты ждёшь этого меньше всего.
Нет-нет-нет. Ей нельзя к нему. Ни к Паскуде Драной в личные игрушки, ни с кому-то ещё: ей нужно обратно к столбу, куда «поганую дхойне» сошлют, чтоб не мозолила глаза и не портила приятную встречу. Ей нельзя оставаться у кого-то под боком, нужно испортить игривое настроение, испоганить праздник, и пусть наказание не заставит себя долго ждать, но Вэс хотя бы подпортит своим поведением маленькую демонстрацию, вместо чего-то занимательного и хоть сколько-нибудь интересного опустившись до скучной банальщины.
Смачно сплёвывая Паскуде Драной под ноги — очень жаль, но Вэс до них чуть-чуть не достаёт, — она поднимает глаза на Таландса и с враждебностью выдаёт:
— А может тебе нахер пойти?
За что ожидаемо получает новую пощёчину, роняющую Вэс боком на землю. Нож эльфский ублюдок не заносит: Вэс научилась довольно чётко определять его настроение, чтобы знать, когда он действительно зол и готов её прикончить.
В голосе сверху слышится разочарование.
— Ты можешь лучше.
Может. Но знать об этом всем необязательно. Она — обычная скучная дхойне, брыкающаяся, лягающая, безынтересная. Кого удивишь простой враждебностью, ядом и злобой? Она скучная, бешеная дхойне, и Паскуда Драная ничего занимательного в ней не найдёт: как не смотрел на неё, так пусть и дальше не удостаивает взглядом.
Когда Таландс вновь предлагает её в качестве смешной игрушки, Вэс, не поднимаясь с земли, вскидывает взгляд. Обычная дхойне. Пусть просто посадят её на верёвку, как скот, и точно так же к ней относятся. Не поворачиваясь в её сторону лишний раз.

В какой-то момент Вэс решает, что всё идёт совсем против плана. В ту самую секунду, когда шрамированный эльф вместо того, чтобы махнуть на неё безразлично рукой, подаёт голос и поднимается с места — тогда она решает, что всё летит под откос. Ей не нужна эта тишина, не нужно обострённое пристальное внимание всех собравшихся: если до этого часть привычных к надоевшему представлению белок лишь редко поглядывала в их сторону, то теперь к троице устремляются абсолютно все взгляды, поблёскивающие в свете костра. Теперь округа стихает, оставляя только отдалённые голоса увлечённых совсем другими делами эльфов, и всем становится интересно продолжение представления, внезапно пошедшего не по сценарию.
Всем, накер их дери, ужасно интересно знать, как в этот раз поступят с Вэс.
Она инстинктивно сжимается при чужом приближении, и в этом — её ошибка. Удар ноги приходится прямиком в солнечное сплетение именно в тот момент, когда Вэс вся, окаменев, напрягается, и это делает эффект ещё болезненнее, выбивает воздух и заставляет зажмуриться, успев только кашлянуть и скорчиться в спазме. Её не просто переворачивает — швыряет на спину, и на какое-то мгновение у Вэс перед глазами всё размывается, явственно оставляя в голове только две мысли.
Ей дьявольски тяжело вдохнуть.
А эта мразь бьёт больнее, чем Таландс.
О, она успевает сравнить. Это выходит как-то непроизвольно: когда Вэс распахивает глаза, пялясь в чернеющее небо, она подмечает занятную деталь. Удар у Таландса был таким же тяжёлым, только когда его вела ярость, наливала руки и ноги, добавляя им веса. Паскуда Драная пинает её совершенно, казалось, беззлобно: либо удар так хорошо поставлен, либо ненависть в нём настолько глухая и зачерствевшая, что бросок камня был бы нежнее, чем столкновение с ней.
У Вэс пропадает желание устраивать спектакль. Его отбивает — буквально, и, когда тяжёлая стопа наступает ей на грудину, наваливаясь с весом всей туши, испуганное сердцебиение её выдаёт. Ей страшно от мысли, что она перегнула, слишком переусердствовала с протестами, которые только Таландс находит весёлыми. Паскуда Драная не церемонится, не играется, не угрожает ей — он так же серьёзен, каким бывает её главный мучитель, когда внезапно теряет охоту к забавам, и это Вэс улавливает очень быстро. Сдавленные лёгкие, больно впивающийся в спину спрятанный нож и обезображенная уродская фигура скоя’таэля доходчиво объясняют ей, что к чему.
Вэс сглатывает, присмирев, но кое-что остаётся неизменным, несмотря на опасность. Она не выглядит, как жалкая запуганная девчонка, которая вот-вот начнёт молить о пощаде и в панике реветь. Она только смотрит прямо и пристально. Ждёт.
И, засопев, непроизвольно отворачивает голову, когда рассечённое шрамом лицо вдруг наклоняется к ней вместе с кинжалом. В это мгновение слабости Вэс прощается мысленно с жизнью, всю свою смелость оставив за чертой неизбежности смерти, — и неожиданно для себя облегчённо, свободно вдыхает, понимая, что тяжесть неожиданно отступает с её груди. Руки больше друг к другу не прикованы, не натираются верёвками — те, перерезанные, сами спадают с запястий и разваливаются на жгуты, — и больше её ничего не держит. Не понимая, в чём уловка, Вэс украдкой бросает быстрый взгляд на Таландса, и всё понимает по его мрачному, недовольному лицу.
Её действительно не тронули.
«Белый кролик» — это её Паскуда так зовёт? — снова переворачивается набок, упирается в землю руками и, чуть приподнимаясь на локтях, дышит тяжело, надсадно, глубоко, заставляя себя постепенно прийти в себя. Кинжал Вэс поначалу попросту не замечает. Только потом, перестав неопределённо таращиться в одну точку перед собой, она фокусирует взгляд на заурядной рукояти и застывает в раздумьях. Косится настороженно в спину Паскуде Драной и пытается разгадать подвох.
Провокация? «Убей, если хочешь» — но Вэс не может. Хочет — но не станет. И мысль о том, чтобы броситься на кого-нибудь в отчаянной, самоубийственной попытке отомстить, её даже не посещает. Ненависть её жизни не стоит, и прежде всего она освободится, выживет, выберется отсюда. А потом — расплатится с каждым из них. Когда вокруг не будет толпы остроухих шакалов, а Вэс — в самом центре.
Ей бы пригодился такой кинжал. Он выглядит получше добытого ею ножа, и лезвие у него наверняка острее, прочнее, лучше. Он даже выглядит больше, и с ним Вэс в бой не побоялась бы сунуться. Но у неё уже есть один нож, и брать себе этот — слишком подозрительно. Таландс, конечно, любит рисковать, но даже он не лишился мозгов настолько, чтобы позволить своей пленнице носить оружие, которым та в любой момент может его убить. Если Вэс возьмёт этот кинжал, с неё не спустят глаз, ей не дадут его держать у себя просто так.
Пускай подавится своим сраным кинжалом.
Выпрямляя руки, Вэс садится, так и оставляя рукоять торчать из земли, и кто-то по сухому велению командира подхватывает её за локоть, рывком заставляя встать. Сцен она больше не устраивает: раздражённый и явно раздосадованный испорченным развлечением Таландс отправляет её прочь от себя, и Вэс, несмотря на боль во всём туловище, умудряется даже порадоваться своему успеху. Ценой отбитых рёбер и лёгкого испуга она всё-таки добивается своего. Привязанная к тому же столбу, она остаётся в отдалении от остальных белок, служа для них тем самым раздражающим элементом, присутствие которого стараются замечать как можно меньше, чтобы не портить себе приятную встречу с товарищами.
Трупы от неё всё же убирают: никому, видно, не по душе терпеть с ними соседство, и запахом мертвечины никто наслаждаться не хочет. Скорее всего, оттащив, их сжигают где-нибудь вместе с остальными телами, чтобы не привлекать на запах крови ночных тварей и падальщиков. Вэс, в сущности, наплевать, что белки делают с убитыми: она здесь всё равно не намерена оставаться.
Когда в деревне окончательно темнеет, а костёр остаётся главным источником освещения, его свет до Вэс даже не добирается: окружённый большей частью сразу двух эльфских бригад, он заслоняется столпотворением из силуэтов в оборванной одежде, которые теснятся друг к другу и что-то между собой непрерывно обсуждают на своём кашляющем наречье. На взгляд «паршивой дхойне», компания у них выходит слишком тихая. Человеческие сборища Вэс кажутся более громкими, весёлыми и живыми. Эти же как будто вполголоса балакают, хотя смеются вполне искренне и естественно, почти как люди.
Что куда важнее, делают они это не менее увлечённо. И, кажется, действительно забывают о Вэс.
Сидя к ним лицом, она притворяется прикорнувшей, уронившей голову на грудь и дремлющей прямо так, у столба, тогда как руки за спиной пробираются за пояс потёртых штанов, медленно выуживая спрятанный нож. Место, где он вжимался в поясницу, болезненно щиплет — кажется, нож всё же успел несколько раз неприятно в неё впиться, — но Вэс готова потерпеть это неприятное обстоятельство. Так же медленно, еле-еле, она разворачивает рукоять в ладони и, забираясь рукой под верёвку, опутывающую её поперёк груди вместе со столбом, принимается не глядя пилить. Осторожно, аккуратно, жгут за жгутом, она роняет их разрезанными, непрестанно следя из-под светлой чёлки за развесёлыми посиделками у костра, за эльфскими спинами, прижатыми друг к другу плотными рядами, и за тем, чтобы никому из них не пришло в голову обернуться.
Когда верёвка падает целиком, у Вэс внутри тоже всё на секунду обрывается от испуга. Словно сейчас, именно в этот обманчиво успешный момент, все белки обернутся на неё разом, всё пропадёт и разрушится — прямо сейчас. Замирая, она глядит перед собой в страхе, чувствуя дрожь волнения в руках, ждёт, что на неё вот-вот обратят внимание, — но ничего не меняется. До неё всё ещё нет никакого дела, никто не оборачивается к остову разрушенного дома, и все до ужаса увлечены каким-то общим обсуждением.
Ничего не меняется, когда Вэс осторожно подаётся вбок. Когда, плавно опираясь на руку, отодвигается от столба, приподнимаясь на корточках, и когда мягко, без резких движений, проплывает вдоль дома, сворачивая за него.
Она не просто сидела, варившись в своей ненависти: от этой практики Вэс отказалась давно, вместо слепого отторжения научившись слушать, что происходит вокруг. Привязанная к столбу, она следила за всем, что происходит вокруг, ловила, выхватывала отдельные фразы из разговоров (большая часть которых была ей непонятна) и следила за тем, кто и куда расходится. Она имела представление о том, как Таландс расставил своих часовых, о многом уже зная из опытов предыдущих наблюдений. О, она многое узнала об этом ублюдке. Больше, чем мать родная про него расскажет.
Обогнув несколько близлежащих домов, чтобы обойти деревню и выйти к той её части, что примыкает к лесу, Вэс тратит на промедление всего несколько секунд, чтобы убедиться в отсутствии наблюдателей, а после ныряет на цыпочках между деревьями, молясь про себя всем богам, чтобы под ногой не оказалось листьев или веток. Несколько часовых должно быть именно здесь, в лесу, и прошмыгнуть мимо них, — самое сложное. Присаживаясь у самого основания массивного ствола, Вэс задирает голову и в тишине опасливо прислушивается, присматривается к округе. Луна этой ночью ещё не полная, кое-что даже можно разглядеть, но это на руку не только беглянке.
Луна, в конце концов, светит всем.
Вэс уже собирается устроить перебежку до следующего дерева, отчаявшись найти часовых, и уже приподнимается на ногах, чтобы рвануть вперёд, как вдруг улавливает краем глаза движение и мгновенно садится обратно. Тёмный силуэт эльфа выплывает почти неслышно, совершенно для Вэс неожиданно, и у неё от такой внезапности сердце уходит в пятки настолько, что она едва успевает спрятаться, осторожно карабкаясь так, чтобы чуть обогнуть дерево и спрятаться за ним. Но острый беличий слух её, кажется, всё же замечает, и теперь Вэс его чувствует. Ужасающе неслышное приближение неизбежного, которое настигнет её, как только эльф дойдёт до дерева.
Вэс вжимается в своё укрытие так исступлённо и беспомощно, словно может при должном усилии обратиться в мох и срастись с корой, стать незаметной настолько, что её не отличишь от дерева. Закрывая голову руками, стискивая нож в руке, она вся сворачивается клубком в древесных корнях, переставая даже дышать и вознося бесчисленное множество мысленных молитв. Если её здесь найдут, ей придётся убить эльфа хоть этим ножом, хоть голыми руками. Если её найдут, ей останется только надеяться на удачу и скорость, а пока — на то, что Мелитэле над ней смилуется.
«Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста», — умоляет она беззвучно. Отчаянно. С самой истошной надеждой, на какую способно человеческое сердце.
Пожалуйста, пусть ей хотя бы один раз повезёт.
Когда момент неопределённости всё же затягивается, Вэс решается умолкнуть в своих мысленных воззваниях. Открывает зажмуренные глаза, осторожно глядит вокруг и замечает часового уже далеко от неё, продолжающего свой бесшумный маршрут и уплывающего тёмным очертанием прочь.
Вэс поднимается над корнями легко, как пёрышко. И, бешеными глазами выхватывая последнее движение миновавшего её наблюдателя, шмыгает прочь, оставляя примятую траву укрытия позади.

Отредактировано Ves (2020-01-19 17:10:00)

Свобода стреляет в голову, хлещет по пяткам плетьми и подгоняет Вэс: беги, беги, беги. Беги, пока силы есть, мчись что есть мочи, перемахивая резвым прыжком через коряги, уворачиваясь от веток, больно царапающих по лицу, отбиваясь от паутины, листьев, перескакивая через камни и только чудом умудряясь не приземлиться в прикрытую ковром яму, упав в которую, запросто можно подвернуть лодыжку. Вэс несётся прочь, награждённая всесилием, имя которому — бешеное, одержимое, исступлённое желание выбраться. Вцепиться насмерть в этот шанс, как бешеная псина вцепляется в палку, и рваться, рваться, не выпуская из зубов. Вэс бежит, не совершая ошибок, выделывая такие кульбиты, о склонности к которым она прежде даже не подозревала, и несколько раз уже готовится мысленно к тому, что вот-вот рухнет, запнётся, налетит на валун или голову расшибёт. Но Вэс бежит — невредимая, самим ветром подгоняемая, испуганно глядящая на проплывающий вверху полумесяц и даже оборачиваться не решающаяся. Перед ней есть только дорога вперёд, и всё, что сзади, всё, что за спиной, — верная смерть, которой она не пытается заглянуть в глаза, а просто улепётывает, как зверёк, вырвавшийся из силков. Несущийся напрямик к своей главной цели, уставившийся в темноту ночного леса широко раскрытыми, жадными, ошалелыми глазами.
У Вэс в голове — взрывная, кипящая смесь из ужаса и восторга, из радости нечеловеческой, беспорядочной и ядрёной, отравляемой боязнью именно сейчас, почти что в шаге от заветного спасения, — попасться, провалиться, вернуться туда, где её наизнанку вывернут за этот побег. Ей так жутко, смертельно страшно вновь оказаться там, в руках у белок, что никакая усталость не чувствуется, а ноги, будто не свои, несут её легко и резво.
Ей страшнее всего опять увидеть перекошенную рожу Таландса, а потому тёмный волчий силуэт Вэс совсем не пугает. Даже на уровне какого-то простого, житейского понимания, которое непременно должно было возникнуть у девчонки, всю свою жизнь прожившей в деревне среди рек и лесов, она возникшей опасности не сознаёт, как будто хищный зверь, почуявший забредшую к нему добычу, всё поймёт, войдёт в положение и не станет трогать беглянку. На крайней случай у неё есть нож. Тот самый нож, орудие её спасения, который жжётся в ладони, точно святой клинок какой-нибудь, заряженный жрецами Вечного Огня — им не то что волков, но и нечисть любую удастся сразить играючи. Этим ножом Вэс и намерена отбиваться, обретая невиданную доселе решимость — только её достаточно будет, чтобы сломать напополам хоть волка, хоть целую стаю. Так ей, по крайней мере, кажется, такой самоубийственной отвагой её в этот момент переполняет, бросая хоть варгу в пасть, но только не назад.
Вэс даже здесь ещё поборется.
Собирается это сделать, но оборачивается на голос совершенно рефлекторно, успевая подумать лишь о том, что звучать он здесь не должен. В ночном лесу не должно быть других голосов, кроме воя волков, и они… Не должны ругаться на эльфьем.
Нет.
Её всё же отбрасывает, рвёт назад, сбивая с ног, и Вэс шлёпается прямиком на траву, больно ударяясь об землю. Высокая фигура, похожая на человеческую, мгновенно вырастает перед ней, когда она, кривясь, приподнимается на локтях, и ей не приходится долго гадать, кто стоит перед ней. Эльф. Скоя’таэль. Стреляющий из лука точно так же, как десятки остроухих выродков, похожих на него, своим телом почему-то загораживающий Вэс от бегущего хищника, чей предсмертный скулёж слышится на пару мгновений позже. Беглянка не дожидается, когда на неё обратят внимание, сразу же приподнимается в полуприсяде, чтобы ускользнуть прочь, пока эльф отвлечён на волка, — никаких благодарностей, белки не спасают людей из чувства благородства, и этот исключением не будет. Они пришли за ней.
Под звучный свист она не просто встаёт — срывается с места, как лопнувшая струна, бросаясь смазанным очертанием за ближайшее дерево, откуда видит слишком яркие в темноте огоньки, развевая рот в приступе не просто ужаса — отчаянной, бешеной паники. Они догнали её, пришли за ней, нашли её, и эти расплывчатые огоньки, мелькающие вдалеке, сгущаются вокруг, как в каком-то кошмаре, пляшут, трясутся по всем сторонам. Вэс уже не выбирает направление — просто истошно бросается в единственную сторону, где огоньков и голосов пока нет, но, сделав всего несколько рваных шагов после резкого разворота, упирается взглядом в того самого эльфа, добравшегося до неё первым. С длинными, спутанными волосами и белой рубашкой, в редком свете особенно заметной. Делающей его каким-то привидением или смертью, явившейся по её душу.
С которой Вэс не собирается встречаться в этот день.
Буксируя по земле, она с оленьей прытью внезапно кидается в сторону к другому дереву, оббегая его и петляя вокруг третьего. Останавливается вдруг, чтобы резко сменить направление и выскочить, — но снова видит того же эльфа, преследующего её по пятам в этой странной, придурочной погоне, в которой Вэс вихляет и скачет без какой-то чёткой системы, а с единственным намерением закружить белку так, что его затошнит, а она сможет вырваться из этого лабиринта, не получив стрелу между лопаток. Комья земли вылетают из-под её истоптанных башмаков вместе с травой, листва скользит под ногами, и в какой-то момент былая удаль изменяет ей: путаясь в собственных ногах, Вэс на бегу спотыкается обо что-то и едва не налетает на массивные корни носом, с трудом успевая выставить руки перед собой, но теряя в падении нож. Коленки саднит — должно быть, она их стесала, порвав штаны, — а грязные ладони больно щиплются, когда Вэс, торопливо перевернувшись на спину, мешкается и неловко отползает назад, надеясь снова подняться. Пока кора не врезается в спину, а макушка — в древесный ствол.
Её зажали в угол.
— Стой!
Выставляя ладонь перед собой, Вэс в отчаянии выкрикивает всего одно слово на выдохе. Запыхавшаяся, красная, с бешено колотящимся сердцем и сбивчивым, грузным дыханием, сейчас она являет собой по-настоящему измученного пленника. Худого, грязного, потрёпанного, на одном только желании жить ещё умудряющегося шевелиться, изнурённого сумасбродным побегом. Только тогда, в этой короткой заминке она наконец замечает темнеющую борозду, наискосок рассекающую эльфское лицо. Только тогда она узнаёт его, успевшего чересчур близко познакомиться с ней за короткий срок и награждённого от Вэс сочным, нелестным прозвищем.
Паскуда Драная. Тот, от кого она вряд ли добьётся жалости, но кто видел, кто знает о том, что происходит в лагере. Кто эти зверские игры остановил, предлагая ей кинжал, кто не дал сделать из неё забаву для очередного вечера. Кто облегчил её участь хоть немного, пускай и дал по рёбрам так, что те до сих пор глухо ноют, — но ведь помог. Не пристрелил. До сих пор.
Ей больше не к кому обращать самые искренние, самые безнадёжные и безрассудные мольбы, кроме того, кто хоть немного над ней сжалился.
— Пожалуйста, — голос дрожит вместе с сотрясающейся Вэс, не опускающей обезоруженную руку. — Пожалуйста, отпусти меня. Пожалуйста, я прошу тебя! Я ничего вам не сделала. Я никому ничего не сделала, они просто забрали меня, перебив всех остальных. Я… пальцем никого из вас не тронула.
Брови мучительно изламываются, губы, ловящие обрывистые вздохи, глотают их невпопад, и Вэс правда едва не плачет. Рвущиеся наружу непрошенные, горячие, неподдельные слёзы ломают пронзительные интонации. 
— Ты же видел… Что он со мной делает. Я не хочу обратно. Прошу тебя, я не хочу обратно, умоляю! — рыдания всё-таки прорываются, льют беспорядочно по щекам, — я просто хочу выбраться. Я ничего никому не скажу, клянусь, я просто хочу выбраться из этого кошмара и всё! Я ничего не сделала, ничего! Отпусти, пожалуйста, прошу. Отпусти.