Абраксас так и не сел - он чувствовал себя тугой пружиной, готовой выстрелить в любой момент. Уроборос ментальной взвинченности  недавно сделал круг, отняв унылый покой его души, заменив его невозможность сидеть спокойно, и во всех смыслах гонящий его вперёд - хотел он того или нет. Казаться не спокойным, но хотя бы умеренно деятельным стоя было проще. Потому, когда Долохов сел, Малфой остался стоять позади и чуть сбоку от его кресла. Когда Аластор говорил, Абраксас молчал, и то крутил мундштук в тонких длинных пальцах, чудом не уронив его или не отправив в полёт через весь кабинет, то затягивался, кусая его кончик до зубных отметин. Злость Грюма его не трогала, и он надеялся, что Антонина тоже. Слова Боунса Абраксасу понравились - не содержанием, но формой, и натолкнули на некоторую мысль о том, чем ситуация могла бы им помочь. Думать было немного трудно - мысли были быстрыми, бегущими и толкущимися в голове, находящими одна на другую, но финишная прямая у всех была одна.

– Благодарю вас, господа, за ваши краткие ликбезы по ситуации. Позвольте, – когда Боунс закончил говорить, Абраксас лёгким движением подхватил со стола папку с делом и лежащие рядом с ней листы, которые выложил в ходе своего скупого доклада обливиатор. Помимо очевидных плюсов быть Большим Начальством – никто не мог запретить ему читать любые документы, относящиеся к деятельности его департамента тем или иным образом.
– Мерлин, ужасно, просто ужасно, - Малфой открыл раздел с судмедэкспертизой. Голос его звучал бодро, почти весело. Но, подробный колдографический отчёт с осмотром тела покойного действительно вызвал у него искренние отвращения и страх – Абраксасу не то чтобы часто приходилось смотреть на что-то подобное. Много лет назад, а иногда, в благодушном настроении и сейчас, Милорд рассказывал о приключениях времён своей лихой юности в Албании и не только. Истории были интересные, но Малфой был рад, что Лорд так и не научился подбирать прилагательные для красочных описаний, и что у него в те годы не было колдогрофа. Возможно, пришлось бы чуть чаще смотреть на колдо вроде тех, что были здесь, в отчёте, а реакция на такие вещи у Малфоя, вопреки многим байкам о нём и членах его семьи, была до скучного нормальной.

Из отчёта следовало следующее: после инцидента с переливанием был задержан сквиб, Джеффри Уотсон, работавший в маггловской клинике, и  при допросе он сознался, что участвовал в схеме по хранению и сбыту нелегальной драконьей крови. Судя по протоколу допроса, Уотсон не знал толком, на кого работает, и смог назвать пару имён, которые, скорее всего, были фальшивыми  – Алана Смити и Джона Доу, один из которых привозил пакеты, а второй - увозил. Работа Уотсона заключалась в том, чтобы хранить и перепаковывать кровь для продажи, и инцидент случился из-за того, что он оставил пакеты крови в общем доступе, в результате чего их использовали для переливания, что и вызвало “эпидемию” с одним летальным исходом. Как и сказал Грюм, после того, как Уотсона допросили и посадили в Азкабан, был подан запрос на вмешательство в память Джеффри, но его отклонили, а составить фотороботы на основании его показаний не получилось - описания Уотсона были расплывчаты, от того и было выдвинуто подозрение, что память сквиба подтерли до всего произошедшего. Или в какой-то другой момент.

– Наш отдел, Аластор, считает, что это выглядит как очень большой скандал на фоне другого большого скандала, которые, как заметил… Эдгар, очень некрасиво друг друга дополняют, если смотреть на них с маггловской стороны. Магглы недавно изобрели какое-то средство от проблем со свёртываемостью крови - лекарство стали закупать в Штатах, в которых испытания прошли успешно. Когда их закупила Британия и ввела их в оборот, выяснилось, что несколько тысяч людей после переливаний заболели ВИЧ. Могу понять, почему мистер Каллаган так сильно нервничает, выглядит как монолитная провокация, если знать о нашем существовании, – задумчиво, но четко и быстро, как будто читая с листа, проговорил Абраксас. – Я могу показать дело нашему консультанту, господа?  Я мог бы зачитать некоторые моменты, но описывать колдо - не моя сильная сторона.

– Если ваши департаменты не раскроют эту схему в ближайшее время, нас ждёт экстренное заседание Конфедерации Магов, потому что последствия маггловским ВИЧ могут связать с этой утечкой драконьей крови, и это всё чревато обострениями отношений со Штатами и восточной Европой, так как основные поставщик легальной драконьей крови - это Венгрия, Болгария, Румыния. Надеюсь, Аластор, вы понимаете приоритетность этого дела на текущий момент, и что в нём, раз вы сами говорите о перегруженности работы аврората, необходима любая помощь? Ах, да, и из очевидного - этот случай также бросает тень на легальных поставщиков сырья изготовляемого из драконов, что может создать определенные экономические трудности для другого нашего отдела, и жизни простых граждан.

Боунс не помнит насколько сильно ее впечатало в стену. Сознание она потеряла быстро. Все недели разбирательств слишком ее вымотали. Да и новость о беременности была слишком неожиданной. У нее наконец-то получилось сказать об этом Френку, ведь им не разрешали друг к другу приближаться, а Элис не хотела доставлять ему еще больше проблем.

Она скучала.
Даже слишком сильно, все не хотела себе признаваться.
Как можно было так глупо влюбиться?

Френк был, конечно, красивым, сильным, из хорошей семьи. Все, что любой девушке нужно для счастья. Только для Элис он был еще начальником, и это создавало проблемы.  Ей казалось, что он видеть ее не хотел, может так и было. Может поэтому она пропустила это заклинания.

Она открывает глаза в больнице. Дежурная колдосестра что-то быстро говорит и обещает позвать целителя. Голова гудит, а за окном явно ночь. Сколько же она так пролежала?

У Элис странное чувство, как будто чего-то не хватает, но она не может понять чего именно. Дверь палаты вдруг отворяется, лицо Андромеды Тонкс она узнает сразу. Они и в Хогвартсе виделись, да и про ее побег от Блеков, наверное, вся Британия шепчется. Боунс чуть улыбается ей и кивает.

- Да, вроде сносно, миссис Тонкс. Голова еще немного кружится. Насколько все серьезно?

У авроров всегда так, как только на койку попадаешь сразу сбежать пытаешься. Вот и Элис побыстрее хочется к работе вернуться. Только вот чувство какое-то страшное все ближе подступает. У нее такое иногда бывает, интуиция хорошая часто что-то подсказывает, но сейчас Боунс просто не может собрать мысли в кучу.

Боунс не помнит насколько сильно ее впечатало в стену. Сознание она потеряла быстро. Все недели разбирательств слишком ее вымотали. Да и новость о беременности была слишком неожиданной. У нее наконец-то получилось сказать об этом Френку, ведь им не разрешали друг к другу приближаться, а Элис не хотела доставлять ему еще больше проблем.

Она скучала.
Даже слишком сильно, все не хотела себе признаваться.
Как можно было так глупо влюбиться?

Френк был, конечно, красивым, сильным, из хорошей семьи. Все, что любой девушке нужно для счастья. Только для Элис он был еще начальником, и это создавало проблемы.  Ей казалось, что он видеть ее не хотел, может так и было. Может поэтому она пропустила это заклинания.

Она открывает глаза в больнице. Дежурная колдосестра что-то быстро говорит и обещает позвать целителя. Голова гудит, а за окном явно ночь. Сколько же она так пролежала?

У Элис странное чувство, как будто чего-то не хватает, но она не может понять чего именно. Дверь палаты вдруг отворяется, лицо Андромеды Тонкс она узнает сразу. Они и в Хогвартсе виделись, да и про ее побег от Блеков, наверное, вся Британия шепчется. Боунс чуть улыбается ей и кивает.

- Да, вроде сносно, миссис Тонкс. Голова еще немного кружится. Насколько все серьезно?

У авроров всегда так, как только на койку попадаешь сразу сбежать пытаешься. Вот и Элис побыстрее хочется к работе вернуться. Только вот чувство какое-то страшное все ближе подступает. У нее такое иногда бывает, интуиция хорошая часто что-то подсказывает, но сейчас Боунс просто не может собрать мысли в кучу.

Эсельд не совсем птицененавистница, но эту в доме терпела в основном из-за Хорукса. Сейчас же, когда он умер Шафик сама еле-еле сводила концы с концами. Она заставляла себя вставать и идти на работу, заставляла концентрироваться и говорить с детьми. Она пыталась поддержать Исиду и Аментеса, ведь они потеряли отца. В принципе ей не нужна была еще скоблящая птица. По началу она вроде была даже бодрячком, но Эсельд не слишком всматривалась. Работники кормили ее и ухаживали, этого должно было быть достаточно. Как и садовник ухаживал за его любимым садом. Все внутри хотело вырваться.

Ей просто хотелось кричать, каждый день. Месяцы пролетали перед глазами, она не слишком хорошо помнила, что происходило. Сказать по-простому она выживала. Встречалась с Отисом, ведь он не задавал вопросов. Он просто понимал, ведь его жена погибла там же, где и Хорукс. С ним можно было просто пить вино и молчать. Время пролетело, и вот теперь еще и Рождество приближалось. Мерлин, от этого почему-то лишь хуже. Шафик закутывается в плед и выходит на веранду. В руке бокал вина, но от чего-то хочется остудиться. Она слышит странные звуки, оставляет бокал и подняв палочку идет по территории.

Женщина не сразу понимает, что орет на самом деле птица. Больше того, похоже что она подыхает.

- Драккл, ну не сейчас, еще не хватало угробить его любимую птицу.

В небольшом ангаре слышен только этот рев, заклинания, которые знает Шафик явно не работают. Мерлин. Приходиться отправлять экстренное орущее сообщению виновнику того, что эта птица здесь.

- Лахлан, я в курсе, который сейчас час, но немедленно приходи, эта твоя птица отдает тут концы и я не знаю, что делать!

Письмо улетает вместе с совой, а Эсельд лишь надеется, что ее однокурсник и друг ее мужа объявится здесь, потому что она просто не выдержит всего этого.

Эсельд не совсем птицененавистница, но эту в доме терпела в основном из-за Хорукса. Сейчас же, когда он умер Шафик сама еле-еле сводила концы с концами. Она заставляла себя вставать и идти на работу, заставляла концентрироваться и говорить с детьми. Она пыталась поддержать Исиду и Аментеса, ведь они потеряли отца. В принципе ей не нужна была еще скоблящая птица. По началу она вроде была даже бодрячком, но Эсельд не слишком всматривалась. Работники кормили ее и ухаживали, этого должно было быть достаточно. Как и садовник ухаживал за его любимым садом. Все внутри хотело вырваться.

Ей просто хотелось кричать, каждый день. Месяцы пролетали перед глазами, она не слишком хорошо помнила, что происходило. Сказать по-простому она выживала. Встречалась с Отисом, ведь он не задавал вопросов. Он просто понимал, ведь его жена погибла там же, где и Хорукс. С ним можно было просто пить вино и молчать. Время пролетело, и вот теперь еще и Рождество приближалось. Мерлин, от этого почему-то лишь хуже. Шафик закутывается в плед и выходит на веранду. В руке бокал вина, но от чего-то хочется остудиться. Она слышит странные звуки, оставляет бокал и подняв палочку идет по территории.

Женщина не сразу понимает, что орет на самом деле птица. Больше того, похоже что она подыхает.

- Драккл, ну не сейчас, еще не хватало угробить его любимую птицу.

В небольшом ангаре слышен только этот рев, заклинания, которые знает Шафик явно не работают. Мерлин. Приходиться отправлять экстренное орущее сообщению виновнику того, что эта птица здесь.

- Лахлан, я в курсе, который сейчас час, но немедленно приходи, эта твоя птица отдает тут концы и я не знаю, что делать!

Письмо улетает вместе с совой, а Эсельд лишь надеется, что ее однокурсник и друг ее мужа объявится здесь, потому что она просто не выдержит всего этого.

[indent] Энтузиазмом, кажется, пышет здесь только он один – но для Ги это в целом было довольно привычное состояние. Он всё прекрасно понимал – больше, чем от него ждали; больше, чем могли бы подумать. Тяжело, знаете ли, в одночасье решить, чем ты хочешь заниматься по жизни, когда ещё вчера ты был простым школьником, у которого на уме только тусовки и свидания с девочками при лунном свете. Ги это было хорошо знакомо – потому что он сам сомневался, сам думал, что ну, наверно, хит-визы – это тоже не его. Он не видел себя бравым героем, борцом за справедливость – ровно точно так же, как не видел себя известным квиддичистом, легендарным ловцом, которого приветствуют радостными окриками толпы фанатов с трибун.
[indent] Да он никем себя не видел, если уж быть совсем откровенным.
[indent] – Так кажется или не твоё? – выгибает брови Ги в ответ на слова Сириуса.
[indent] Не ему, конечно, читать нотации подрастающему поколению: сам не до конца был уверен, почему в итоге остановил свой выбор на хит-визардах – не то по собственной же дурости, не то из отчаянного желания доказать отцу, что он чего-то в этой жизни стоит. Может, великим гроссмейстером он не станет, но... по крайней мере за себя ему стыдно не будет.
[indent] Как показал опыт, на хит-визардов отцу оказалось абсолютно похеру – ну, а Ги к моменту окончания стажировки было уже похер на отца и его важное мнение.
[indent] По его душу приходят вич-вочеры – с очевидными намерениями. Дядя Игнатиус его отговаривает, тётя Лукреция тоже – потому что все понимают, что это не только почётно, но ещё и опасно. И они, честно говоря, предпочли бы видеть его обычным хит-визардом, без каких-то внушительных регалий и героических подвигов – но по крайней мере живым.
[indent] Ги рассуждал ещё проще.
[indent] «Я не боюсь исчезнуть. Мне, на самом-то деле, терять нечего – я в этой семье не наследник и никто ничего от меня никогда не ждал. Прежде чем я родился, меня не было миллиарды и миллиарды лет, и я нисколько от этого не страдал. И никто не страдал.
[indent] А может, я никуда и не исчезну, и не умру, и ничего со мной не сделается. Может, выживу. Никто этого не знает. Никто не может знать».
[indent] И согласился. Не то чтобы он видел в этом какое-то великое призвание, не то чтобы у него была какая-то мечта всей жизни, которую он стремился осуществить – просто делал то, что казалось ему правильным. Он доверять своему внутреннему моральному компасу привык, и редко об этом сожалел.
[indent] – Ты так говоришь, будто здесь все в свои восемнадцать лет знали, что они со своей жизнью творят, – усмехается он, и двери лифта закрываются перед ними. Кабину утягивает на верхний уровень. – Но это же не так. Мы все были школьниками, которые понятия не имели, куда им податься. Это же знание не из космоса тебе в голову прилетает, не откуда-то из глубин вселенной, по щелчку пальцев – раз и всё, ты знаешь, что тебе делать и кем быть. Это так не работает, брат.
[indent] Сириусу не нравится Министерство. Это видно и по тому, как он смотрит на всё вокруг: на проходящих мимо людей, на сам атриум, на пол под своими ногами. Ги не знал, что там у него в голове творится, какие тараканы водятся, какие предубеждения касательно авроров-хитов, но ему в принципе это было и не нужно. Вполне доставало и того, что он видел здесь и сейчас, своими собственными глазами. А видел Ги то, что Сириус явно предпочёл бы сейчас оказаться где-нибудь подальше от этого места – то есть, вероятнее всего, ни у авроров, ни у хитов его ждать не стоит. По крайней мере, не в ближайшее время.
[indent] Что будет на следующий день, через неделю, через месяц, через год – знать никому не дано.
[indent] – А где будешь? – спрашивает Ги, взглянув в ту сторону, куда указывает Сириус.
[indent] Была у него, на самом деле, одна шальная затея, куда можно было затащить Блэка, и это было бы тем самым местом, куда ему реально надо. Момент в том, что самого Ги Пруэтта за такие фокусы вряд ли по головке погладят, но с другой стороны – когда его это волновало? Ну поорёт на него Муди на пять минут дольше обычного за то, что он хер пойми кого в Орден таскает – ну так Муди на него всегда орёт. Одним разом больше, одним меньше, не велика разница. Ну Дамблдор укоризненно посмотрит. Это всё как-то можно пережить. Им же люди нужны? Нужны. Вот он как раз вполне себе боеспособную единицу и приведёт. И Ордену на пользу, и у него, глядишь, в голове какие-нибудь шестерёнки сойдутся.
[indent] Как там говорят? Сначала делай, а потом думай, так?
[indent] ...Или правильно всё-таки наоборот?..
[indent] – Знаешь, я тебе так скажу, – Ги в задумчивости взлохмачивает свою рыжую шевелюру, одним движением умудряясь устроить у себя на голове форменное воронье гнездо, – можно целую вечность жопой на стуле просидеть в поисках своего предназначения, места в этом мире и всего такого. А можно начать что-то делать, и все вопросы решатся сами собой.
[indent] По крайней мере он так когда-то поступил. И всё, что он мог дать Блэку – так это простой дружеский совет, который сработал для самого Ги – но может не сработать для Сириуса.
[indent] Этого тоже никто не знает.

Церемония была довольно элегантной. Прохладный летний ветер заставляет застегнуть одну пуговицу пиджака. Смерть отца не вызывала у меня грусти или печали, но я уверенно показывал на лице именно эти эмоции. Я жалел лишь о том, что яд так быстро его убил, стоило растянуть это удовольствие. Так возможно он бы ответил, за все, что сделал. Я отошел от группы гостей в сад. Никто в такой день и не попытался бы меня осудить. Тем более большинство сейчас подают салфеточки маме и сестре. Какая идеальная игра.

Мне хотелось, чтобы все побыстрее разошлись. Слишком уж хотелось перевернуть страницу. Я хотел подтолкнуть мать к тому, что в этом поместье нужно менять все, как только придет первая прибыль. Я прикрываю глаза, понимаю, что работы будет все больше. Сейчас вечера в баре с друзьями будут казаться раем. Я смотрю на розы, их хочется к слову сжечь, отец их вечно обрывал. Хотя по рассказам, кажется, бабушка их любила. Сменить стоит все.

Я слышу за спиной голоса, видно не только я решил пойти в сад. Голос очень знакомый к слову. Андромеда... Я невольно улыбаюсь. Еще не было такого, что девушка так резко западала в душу. А здесь одна встреча перед Рождеством и как будто помутнение. У меня уже даже был план в голове, как дожать ее отца. Аукционный дом скоро начнет дышать полной грудью, в этом я был уверен. Пора бы и словить эту птичку.

Шаги приближаются все ближе, а я невольно делаю глубокий вдох.

- Андромеда, спасибо, что пришли для мамы это очень важно.

Обычно говорят, что ушедшему было бы важно, но я не хочу ей врать. А желания отца мне совершенно не интересны. Если честно его даже отцом не слишком хочется называть.

- Как твои дела?

Слушать слова скорби за этот вечер становиться почти что тошно. Я лишь питаю надежду, что мисс Блэк, опустит эти слова. Лучше бы поговорить о будущем. Или хотя бы просто ни о чем. Я замечал, что с ней любой разговор становиться длинным. О чем бы мы не говорили, скучно еще ни разу не было.

Ветер колышет розы, а огонь прекрасно их бы сжег.

- Тебе нравятся розы?

Вопрос возникает из пучины запутанных мыслей. Все они подводят меня лишь к тому, что я устал. И сейчас, когда свершил запланированное, когда тело отца уже под горой холодной земли. Я понимаю, что все эта усталость сильно давит на плечи.

Церемония была довольно элегантной. Прохладный летний ветер заставляет застегнуть одну пуговицу пиджака. Смерть отца не вызывала у меня грусти или печали, но я уверенно показывал на лице именно эти эмоции. Я жалел лишь о том, что яд так быстро его убил, стоило растянуть это удовольствие. Так возможно он бы ответил, за все, что сделал. Я отошел от группы гостей в сад. Никто в такой день и не попытался бы меня осудить. Тем более большинство сейчас подают салфеточки маме и сестре. Какая идеальная игра.

Мне хотелось, чтобы все побыстрее разошлись. Слишком уж хотелось перевернуть страницу. Я хотел подтолкнуть мать к тому, что в этом поместье нужно менять все, как только придет первая прибыль. Я прикрываю глаза, понимаю, что работы будет все больше. Сейчас вечера в баре с друзьями будут казаться раем. Я смотрю на розы, их хочется к слову сжечь, отец их вечно обрывал. Хотя по рассказам, кажется, бабушка их любила. Сменить стоит все.

Я слышу за спиной голоса, видно не только я решил пойти в сад. Голос очень знакомый к слову. Андромеда... Я невольно улыбаюсь. Еще не было такого, что девушка так резко западала в душу. А здесь одна встреча перед Рождеством и как будто помутнение. У меня уже даже был план в голове, как дожать ее отца. Аукционный дом скоро начнет дышать полной грудью, в этом я был уверен. Пора бы и словить эту птичку.

Шаги приближаются все ближе, а я невольно делаю глубокий вдох.

- Андромеда, спасибо, что пришли для мамы это очень важно.

Обычно говорят, что ушедшему было бы важно, но я не хочу ей врать. А желания отца мне совершенно не интересны. Если честно его даже отцом не слишком хочется называть.

- Как твои дела?

Слушать слова скорби за этот вечер становиться почти что тошно. Я лишь питаю надежду, что мисс Блэк, опустит эти слова. Лучше бы поговорить о будущем. Или хотя бы просто ни о чем. Я замечал, что с ней любой разговор становиться длинным. О чем бы мы не говорили, скучно еще ни разу не было.

Ветер колышет розы, а огонь прекрасно их бы сжег.

- Тебе нравятся розы?

Вопрос возникает из пучины запутанных мыслей. Все они подводят меня лишь к тому, что я устал. И сейчас, когда свершил запланированное, когда тело отца уже под горой холодной земли. Я понимаю, что все эта усталость сильно давит на плечи.

Ив застенчиво посмотрел на Сириуса, потом на люльку:

- Это более позднее... мм.. усовершенствование, - отец заставил Ива магическим способом присобачить к Бонневилю люльку, чтобы катать племянников. Обратно отодрать уже не получилось.

Он с любопытством смотрел на парня, который на голубом глазу и не снижая голос вещал о том, что вообще-то было незаконно. Проходившие мимо волшебники оборачивались, услыхав краем уха слова Блэка. Ив встречал их вопросительные взгляды приветственным кивком, широко улыбаясь себе в усы и приподнимая брови, как бы говоря: “Чего только эти безумные молодые люди не выдумают, не правда ли?”

Говоря о невозможности полетов на мотоциклах, Ив имел в виду, что за это можно залететь и в Азкабан, а вовсе не то, что заставить любую машинку летать - непосильная задача. Да все, что угодно можно заставить летать - хватило бы энтузиазма да умений. Вот у Ксерокса эти качества завсегда перевесит лень. В этом смысле он был человеком скучным и не азартным. Ну а что бы Блэк сказал, если бы ему предъявили вертолет? Для Ива летающий мотоцикл или машина имели приблизительно столько же смысла, сколько его было во всех маггловских летательных аппаратах, и потому не вызывали ничего, кроме сдержанного любопытства. Ну, летает, еще бы не летать, да еще и с магией. А вот укачивает наверняка намного сильнее! Все-таки Ив был счастливой жертвой смешанного воспитания. То есть, был воспитан как настоящий маггл, и был счастлив этим так же, как и тем, что оказался волшебником. Его азарт в занятии маггловскими штуками в мире магии был лишь в том, что здесь он постоянно сталкивался с границей между двумя мирами, и с нарушением этой границы с обеих сторон. Больше всего волшебства он видел там, где человек выходил за границы своего мира. Он всегда помнил, как его отец отреагировал, узнав о существовании магии и о том, что его сын — волшебник. А самым главным волшебником для Ива всегда был отец.

Он видел блеск в глазах у таких молодых людей, как Сириус Блэк, или тайный интерес к маггловским “диковинам” со стороны очень важных людей, которые никогда бы не признались в этом публично. Этот страстный интерес приоткрывал Иву дверцу в их сердца, официально ограниченные высокомерием или другими глупостями. Короче говоря, точка, в которой обыденное возвышается над собой - вот что на самом деле любил Ив. Это приносило радость. И Сириус его радовал сейчас очень сильно. Магглы не умеют так ценить достижения науки и техники, как волшебники. Для них это естественное следствие научного прогресса. Для волшебников - практически чудо. Волшебники иной раз чувствуют себя заурядными лентяями, осознавая на что способны магглы безо всякой магии. И, чтобы отдать справедливость и тем и другим, Ив своей сомнительной и безответственной деятельностью нередко способствовал тому, чтобы и магглы становились свидетелями настоящего волшебства.

А как ему было тяжело воздерживаться от магии вне Хогвартса, когда он возвращался в свой маггловский район на летние каникулы! Как ему хотелось показать чему он научился своим друзьям во дворе. Его всегда печалила эта вынужденная скрытность, необходимость скрывать огромную часть своей жизни от близких людей из “другого мира”. Он-таки и не удержался на первом курсе, за что его чуть не исключили из школы. Он безутешно рыдал, когда его друзей, а также их родителей, обрабатывали обливиаторы. Зрелище было не для впечатлительного двенадцатилетки.

- Ив, - он протянул Сириусу руку и выпустил жмыра, недовольно взвизгнувшего и злобно зыркнущего на незнакомца. 

- Вы же понимаете, что ваши намерения могут довести до Азкабана? - спросил Ив с хитрой улыбкой, понижая голос. - Поговорим об этом в другом месте, - Он повел Сириуса через выставочные залы на второй этаж в небольшой кабинет.

В этой комнате проворачивалась большая часть сделок. Компромата на Ксенакиса здесь хранилось выше крыши. И, разумеется, не меньше компромата на других волшебников, включая некоторых министерских. Вся эта незаконная, но в сущности почти невинная деятельность, причиняла больше всего неприятностей обливиаторам, на которых у Ксенакиса был зуб, и сектору борьбы с незаконным использованием изобретений маглов, но некоторым из них это даже нравилось. Так что большой беды в этом не было. Ив, плеснув в стаканы огневиски, протянул один Сириусу и развалился в кресле.

- Неделю назад был на ходу, топливо тоже имеется. Водить научим. Продать могу. Но есть нюансы, - сразу ответив на все вопросы, Ив отхлебнул из стакана, глядя на парня, у которого в глазах отражался весь спектр испытываемых им чувств/

[indent] Ги очень старательно пытался возненавидеть своего отца – все обиды на него холил и лелеял, взращивал до небес, убеждая себя в том, что он редкостная сволочь и урод. Но стоило в «Гнезде» промелькнуть новости о том, что сегодня вечером Мариус Пруэтт скорее всего будет дома, как вся эта ненависть разом куда-то подевалась, будто её и не было никогда.
[indent] Ги эти метания от обиды до желания привлечь его внимание к себе и самого порядком раздражали. Он жутко бесился, понимая, что на самом-то деле очень ждёт приезда отца. И готов выслушивать все его рассказы о шахматных турнирах, о том, кто были его противниками, быть может им повезёт даже целую шахматную партию отыграть вместе – ради этого Ги был готов смахнуть пыль со старой шахматной доски и освежить в памяти правила игры. Его очень злили собственные ощущения – потому что при всём этом чертовски хотелось быть сильным и независимым, а не маленьким мальчиком, жаждущим внимания своего чрезвычайно занятого отца.
[indent] Это ожидание, эта жажда его внимания и одобрения выводит Ги из себя. Он знает, что не одинок в этом – что Фаб с Молли наверняка посещают схожие мысли. Друг с другом говорить об этом они, ясное дело, не будут. Ги не хотелось признавать, что он до сих пор нуждается в отцовском внимании – свои чувства он проецировал на брата с сестрой и думал, что в этом смысле они все думают плюс-минус одинаково.
[indent] Отец у них как будто есть, но в то же время его нет.
[indent] Ближе к вечеру в «Гнезде» начинают собираться гости. Ги всё ещё не в восторге от приёмов – а от тех, что проходят в родном доме так тем более, потому что для него это сродни покушению на его территорию – но сегодня случай особенный. Сегодня он сам спускается со второго этажа в столовую, одетый в парадную мантию, рассеянно приветствует первых гостей и при этом ищет взглядом среди них отца. Когда не находит, цепляет дядю Игнатиуса и спрашивает, в чём дело. И уже по одному его взгляду понимает, что всё было зря.
[indent] – Он утром прислал сову, пишет, что сегодня никак не получится – до сих пор в Париже, представляешь? Какие-то там срочные дела.
[indent] «Какие срочные дела могут быть у долбанного гроссмейстера? – мрачно подумал Ги, – кто-то случайно позаимствовал его ладью? Сломал его часы, плюнул на его доску? В журнале о его последней партии написали на целый абзац меньше обычного, и он пошёл разбираться?»
[indent] Выяснять, что именно случилось, у дяди было бесполезно, да и настроение к этому больше не располагало. Честно говоря, Ги в принципе больше не хотелось находиться внутри дома – не сейчас, когда его наводнили чужаки, и он от этого стал казаться каким-то непривычным. Неправильным. Ги больше нравилось, когда коридоры «Гнезда» пустовали, когда они втроём, совсем одни, сидели в старой библиотеке с высоким потолком или, будучи совсем ещё маленькими, играли в прятки в пустующих гостевых комнатах. Сейчас же по всему «Гнезду» эхом разносились незнакомые голоса, и это на корню убивало ту чудесную тишину, что обычно царила здесь.
[indent] Улучив момент, когда тётя Лукреция и дядя Игнатиус были заняты гостями, Ги перемахнул через высокое полукруглое окно на первом этаже и очутился в саду. Стоял август, все деревья давным-давно отцвели, и старый двухэтажный дом с деревянными кружевами, резными фигурками орлов на крыше и высоким шпилем, упирающимся в небо, теперь тонул в шумной зелени. Здесь как будто бы даже дышалось легче – не то что внутри. И хотя Ги, в общем-то, тихоней крайне сложно было назвать, прямо сейчас ему отчаянно хотелось побыть одному.
[indent] По причинам, которые он, честно говоря, даже сам для себя никак не мог сформулировать.
[indent] Убедившись, что он отошёл от дома достаточно далеко и его не видно за раскидистыми деревьями, Ги сунул руку в карман и нащупал там несколько чуть примятых папирос, которые он стянул из портсигара дяди Игнатиуса. Дядя оставил его на самом видном месте, и бесхозный, брошенный портсигар прямо-таки манил, чтобы чьи-нибудь ловкие руки позаимствовали оттуда одну папиросу. Или парочку. Или три штучки.
[indent] Ги сунул папиросу в рот и, вспоминая, как это обычно делал дядя Игнатиус, сделал короткий взмах палочкой, поджигая конец папиросы. Попытался затянуться и тут же закашлялся – прямо до выступивших на глаза слёз.
[indent] – Блядь, – тихонько выругался он, – ну и дрянь.
[indent] И тут же резко дёрнулся – на мгновение ему показалось, будто он слышал шорох травы где-то совсем рядом. Вроде бы это не тётя Лукреция – что-то Ги подсказывало, что она совсем не обрадуется, обнаружив его здесь. Ещё и с дядиным куревом.

Рождественский бал — событие знаковое для всех студентов старших курсов. Шутка ли, возможность потанцевать, повеселиться до утра, провести время в приятной компании! Тем более что лично для Алекто Кэрроу бал Рождественский в этом году последний в школьной жизни. Уже следующее Р
Рождество придётся встречать в доме отчем, в компании с родителями и приглашёнными на приём знатными и уважаемыми гостями, надевая на себя маску примерной хотя бы сравнительно дочери и пай — девочки. А то ешё, не дай Мерлин, родители и замуж надумают к следующей зиме её выдать, и возьмутся подыскивать женихов достойных, тогда вообще будет не вздохнуть не охнуть. А Рождественский бал, хотя бы менее чопорен и официален, чем приёмы в чистокровных уважаемых домах, и позволяет не контролировать себя и своё поведение ежесекундно, а расслабиться и повеселиться вволю.
Ровно за 15 минут до официального начала бала Алекто степенно вышла из девичьей спальни 7 курса Слизерина. Что ж, выглядит она достойно, что подтверждают и соседки по комнате, и зеркало большое, вставленное в трюмо. Изумрудно — зелёное платье с пышной юбкой сидит идеально, тонкий газовый шарфик прикрывает открытые плечи наряда, туфли — лодочки на удобном каблуке однозначно позволят танцевать хоть всю ночь без перерыва, волосы уложены в низкий пучок, а пара локонов по бокам спадают на плечи, в ушах покачиваются длинные серебряные серёжки с изумрудом, а на шее блестят бусы из изумрудов. Кто — то из парней, кажется, с 6 курса, пока Алекто пересекала гостиную факультета, присвистнул даже залихватски вслед ей, похоже, столь невежливым способом выражая восхищение своё. Вот наглец — то! А впрочем, он же нечистокровный, вроде бы, с таких и спрос невелик, где уж невеждам из числа всякого отрепья знать, что свистеть вслед девушке неприлично? Ещё повезло этому горе — свистуну, что Амикус вчера ещё заболел и угодил в больничное крыло, а то бы сейчас невежда точно словил от него как минимум неприятное заклинание. Сама же Алекто ограничилась лишь надменным взглядом свысока, не более того.
Большой Зал по случаю бала, как и из года в год, сиял чистотой, не сказать, что стильными, но приятными взгляду украшениями хотя бы, и огнями. Вдоль стен стояли диваны, столики с прохладительными напитками и лёгкими закусками, в центре оркестр приглашённый уже настраивал инструменты свои, готовясь играть и развлекать учеников и учителей ночь напролёт. Войдя в зал сквозь двери широкие, Алекто даже не успела посторониться, как какой — то торопыга, на пару лет помладше по виду, тут же прошёлся по её ноге в новенькой туфле. Ну, это уж слишком, один невоспитанный хам в спину свистит, другой ногу оттоптал и считает, что так и должно быть! Ловко преградив дорогу попытавшемуся улизнуть парнишке, Алекто осведомилась недовольно:
— Тебя под ноги смотреть не учили, или хотя бы извиняться, когда по чужой ноге прошёлся?
Парнишка с минуту смотрел удивлённо, а после вымученно буркнул:
— Ладно, извини!   
Да что это такое — то? Совсем лишены воспитания грязнокровки всякие, раз даже извиняться толком не умеют? Впрочем, чего уж тут сделаешь, не учить же невежду этого здесь прямо манерам хорошим? Как бы, и народа в зале уже много, и преподаватели не месте, использовать магию на этом чудике себе дороже может выйти. Так что Кэрроу обречённо махнула рукой и хмыкнула:
— Ладно уж, живи, и исчезни с глаз моих, пока я добрая!
Парнишку дважды упрашивать не пришлось, сию секунду след его простыл уже. Что ж, можно и продвинуться дальше вглубь зала, поискать знакомых. Хотя бы Корбана, кстати говоря, пока ещё какой — нибудь горе — невежда по пути не попался. Да и вообще, с Яксли можно и поболтать обо всём на свете, и комплименты приятные в свой адрес послушать, а если повезёт, и на первый танец напроситься незаметно. Не подавая виду, конечно, как приятно ей, когда горячие, ласковые ладони
Корбана её талии касаются, а руки её собственные лежат на плечах Яксли, как будоражит и волнует запах его духов, как манят губы, как хочется зарыться лицом в волосы его. Влюблённость отрицать нельзя, конечно, но показывать её как — то — фи, совсем недостойно юной чистокровной девицы, да и просто глупо показывать романтический интерес и ставить под удар дружбу многолетнюю. В конце — концов, Корбан не дурак, захочет, сам сообразит, что нравится Алекто и как парень.
Едва лишь Алекто поравнялась с группкой знакомых девушек, оккупировавших диванчик, и присела рядом, как прямо над ухом раздался знакомый голос. Ага, вот и Корбан, даже искать не пришлось! А как оживились мгновенно Мэгги и Софи, только что не повисли на Яксли откровенно. А ещё чистокровные девицы, где же гордость — то в них? Корбан тем временем присел рядом, осыпал Лекто комплиментами милыми, и вдруг смутился ужасно. Алекто же довольно улыбнулась:
— Ты тоже великолепен, просто глаз не оторвать, О, мерси, всегда знала, что ты умеешь говорить девушкам приятное и быть джентльменом!
Нет, отсюда точно нужно убираться, иначе Мэгги и Софи покоя им не дадут! Уж лучше до начала танцев постоять, но подальше ото всех, лишь в обществе друг друга. Стоп, Корбан предложил сегодня побыть парой? А, ну конечно, боится небось, что если кому — то из девиц уделит внимание больше чем прочим, то его обиженные дамы на сувениры раздерут. А ревновать к Алекто его уж точно никто не станет, все знают однокурсники и слизеринцы, что они всего лишь с детства лучшие друзья. Мда, быть ширмой чуть обидно, конечно, но зато танцевать — то Яксли с ней будет! Кокетливо улыбнувшись, Алекто сообщила:
— А вот соглашусь, и с большим удовольствием! Пусть все девицы от зависти помрут, что со мной танцует самый — самый замечательный кавалер! Только пока не начались танцы, пойдём поищем местечко поспокойнее? Иначе мои приятельницы дырки на тебе протрут, боюсь.             
Мэгги и Софи услышали слова эти, и хором возмутились:
— Лекто, куда это ты уводишь Корбана? Не узурпируй его!  
Мда, гордостью и самоуважением и не пахнет тут! Что ж, пора этим особам и урок преподать небольшой. Хмыкнув, Кэрроу обратилась к Мэгги и Софи:
— Дамы, а у вас гордость и понятие о самоуважении есть, в принципе? Ну, мы же всё — таки чистокровные леди, а не непонятное отребье разного рода, зачем же забывать об этом? А узурпировать — Мерлин упаси,  это последнее, о чём я думаю. Всего лишь ненадолго похищу Корбана для дружеской беседы, не более того.
И уже под руку с Корбаном Алекто отправилась прочь от дивана с гордо поднятой головой. Ну и отлично, без завистливых взглядов легче намного!  Подмигнув лукаво Яксли, Кэрроу констатировала:
— Как обычно, бал ещё не начался, а за тебя дамы уже подраться практически готовы! А в роли громоотвода по привычке выступаю я, бедняжка.
Впрочем, Корбан даже ответить не успел ничего — оркестр грянуло музыку. Ведомая Яксли ловко и бережно, Алекто вступила вместе с ним в формирующийся круг танцующих пар, и закружилась в чарующем вихре вальса. Мерлин, всё — таки медленные танца и балы школьные придумал мудрейший на света человек! Неподалёку пыталась кое — как кружиться явно впервые танцующая медленные танец пара, на вид курса с 5 так. Мда, явно нечистокровные, иначе такие прыжки бабуинов вместо танцевальных па не совершали бы точно! Девчонка ещё пытается хоть как — то подстроиться под музыку, а парнишке точно медведь на ухо наступил. Склонившись к уху Корбана. Алекто прошептала:
— Лишний раз убеждаюсь в плюсах аристократического воспитания и наличия хотя бы элементарных манер!

Ей казалось, что все наконец-то наладилось. Она многое пережила в прошлом, но то счастье, которое дарило ей крылья, стоило того. Джо чаще улыбалась, стала ощущать, что все еще можно исправить, что она может стать прежней. Той улыбчивой, той открытой и жизнерадостной девушкой, какой была, когда уходила из дома Томпсонов и оказывалась рядом со своим отцом. Когда становилась собой и не чувствовала, что нужно держать себя в каких-то глупых рамках, нарисованных ее матерью и обществом, в котором Джо оказалась.
Не смейся слишком громко, не говори, что ты любишь лошадей, они ведь вонючие и глупые создания. Не проси собаку и не говори, как тебе тяжело, это все равно никому не интересно. Улыбайся фальшивой улыбкой, держи спину прямо.
Она наплевала на это все. И ее принимали такой, какой она была. Отец, Ева, бабушка, Джекки, а потом появился и он. Бен стал для нее кем-то очень близким. Сначала другом, потом человеком, которого она впустила в свое сердце и которого позволила себе полюбить. Он показал ей, что отношения с Майком были очень большой ошибкой. Возможно, она просто испытывала чувство благодарности, которое спутала с подростковой влюбленностью. Мысль, что она встречается с парнем на несколько лет старше нее тоже будоражила. Но стоило Майку исчезнуть, и все будто стерлось из памяти. Не без помощи доброго и понимающего Кросби, который всегда был рядом и доказывал раз за разом, что его чувства куда сильнее, чем были у Берквиста.
Джо верила в это. Она, как какая-нибудь героиня любовного романа глупо улыбалась просто идя по улице, потому что вспомнила о нем. Хотела быть красивой и прихорашивалась перед каждой встречей. Стала чаще говорить о парне, чем иногда надоедала своей лучшей подруге. Хэрроу казалось, что это ее подарок за все те переживания и травмы, который были в ее жизни. За деспотичную мать, за изнасилование отчимом, за предательство со стороны той же матери, за похищение бывшей Майка. Но все это оказалось лишь иллюзией.
Ей пришлось приложить все свои силы, чтобы не упасть прямо на крыльце особняка Кросби и не разрыдаться, когда услышала о том, что Бен уехал. Просто взял и молча исчез из ее жизни, даже ничего не объяснив. Он не отвечал на звонки. Причем не только ее, но и своего лучшего друга.
Джо было больно. Казалось, что на ее грудную клетку наступили сразу десять человек и не собирались с нее сходить. Ей было больно дышать, она не хотела выходить из своей комнаты и винила себя, искала причины в себе. Почему он вот так с ней поступил, если говорил, что любит и никогда не бросит? Лживый ублюдок. Такой же как и все остальные.
Девушка не выходила из своей комнаты в поместье бабушки около трех дней, ничего не желала есть и просто лежала на кровати, глядя в потолок. Иногда плакала в душе, сотрясаясь всем телом, иногда проплакивала всю подушку до такой степени, что ее можно было отжимать. Ей было на самом деле плохо, ей было больно. И она не могла сказать, что было больнее всего - то, что он ее бросил или то, что она теперь снова была одна.
После Хэрроу вышла. Она была сильной. Вся в своего отца, который пережил еще большие удары своей судьбы. Она изменилась. Во взгляде Джо больше не было того тепла, какое горело раньше. Ее взгляд сделался холодны и равнодушным. Броня исчезала только тогда, когда девушка переступала порог конюшни и видела свою лошадь. Черная кобыла всегда приветствовала ее громким ржанием и шумным фырканьем. Сильва начинала рыть копытом землю, желая, чтобы ее поскорее оседлали и дали как следует пробежаться по окрестностям, неся на своей спине всадницу. Они сдружились. Не без помощи Маркуса, который помогал юной девушке постигать азы верховой езды в совершенстве. Теперь Джо чувствовала себя в седле гораздо увереннее.

В те выходные девушка уговорила своего отца съездить к бабушке. Она и так давно не была у Амелии, и та уже начала обижаться, хотя знала обо всей ситуации. Джо никак не могла совладать со своим сердцем. Каждый раз, когда девушка приезжала в поместье, вспоминала о том, какие были теплые у Бена руки, когда он брал ее за руку или обнимал. В ее памяти все было настолько свежим, что иногда казалось, будто парень все еще рядом. Но это было не так. И справиться с подобным было ей просто не по силам.
Она ездила бы к бабушке еще реже, если бы не лошадь и если бы не щенки. Джо теперь была даже рада, что не успела передать Принца Бену, тогда бы и щенок страдал. А так он был рядом со своей мамой, бегал по заднему двору особняка и радовался жизни. Вот бы и Джо никогда не встречала Бена, никогда не знала его, не видела, не слышала голоса, который иногда звучал в ее снах.
- Я понимала, что беру не самую спокойную лошадь под свою опеку, но Маркус отказывается теперь ее выводить в леваду. В прошлый раз она укусила его, повязку пришлось наложить, - Джо показала отцу фотографию, пока они ехали к Амелии.
Парень должен был сегодня быть на конюшне. Им стоило поработать еще на прыжками. Самое забавное, что при Джо, Сильва была как шелковая, но стоило только девушке уехать, как будто слетала с катушек. Ричард жаловался, что она становиться буйной ближе к ночи и заводит остальных лошадей. Те начинают ржать и требуется куда больше времени, чтобы угомонить их и уйти домой.
- Может, сменить ей имя? Злыдня подойдет ей больше, - Джо слабо улыбнулась, набирая Маркусу сообщение.

Они остановились на подъездной дорожке. Бабушка уже стояла на крыльце, укутанная в легкую шаль, и широко улыбнулась, стоило ее сыну и внучке выйти из машины.
- Я вас уже заждалась. Мария, подогрей чай и принеси на террасу, - Джо уже начала забывать о приказном тоне бабушки. Каждый раз, когда старушка звонила Джо, ее голос был мягким и ласковым. Она старательно обходила тему, которая могла бы причинить Хэрроу лишнюю боль, и девушка была ей за это очень благодарна.