«Тебе надо играть в лотерею, Риенс. В жизни своей не встречал такого везунчика!»

Что-то такое говорил ныне покойный Стефан Скеллен. Тогда он собирался пытать схваченного шпиона раскаленным железом, но охотник с пленной княжной прибыли за мгновения до того, как раскаленный прут коснулся кожи.

«Тебя нашли у самого входа на перевал Монблан».

Ему повезло. Ненаведенный портал выкинул его сильно к востоку от злополучного озера, у тракта, где буквально через считанные минуты показался набитый до отказа купеческий караван, спешивший в Туссент до того, как зимние снега сделают и без того непростой переход непреодолимым.
Повезло, что владелец каравана оказался человеком мягкосердечным и добрым, он не прошёл мимо и не бросил едва подающего признаки жизни человека на поживу холодной смерти. Нельзя бросать попавших на тракте в беду, говорил он, в следующий раз попасть в беду можешь попасть ты.
Повезло, что вместе с караваном в Боклер ехал опытный знахарь, который смог спасти раненого и почти окоченевшего «приблуду». Видать, и у него оказалось мягкое сердце. 
Повезло, что ноябрь в этом году пусть и стался удивительно холодным, но в горах Амелл ещё не начались снегопады.
Повезло, что по прибытию в Боклер в лечебнице местного храма пророка Лебеды брали на лечение всяких обездоленных, тех, кому просто некому было помочь, а купец любил всегда доводить дела до конца, и отсыпал настоятельнице щедрую пригоршню монет, чтобы те уделили «приблуде» чуть больше внимания и не бросили сразу как безнадежного. А ведь могли бы. Незнакомец страшно хрипел и кашлял, страдал от переохлаждения, да ещё и не пойми, как лишился восьми пальцев – травник спас его от заражения крови, но исцелить раны взмахом руки не мог.

Говорят, та зима в Туссенте была очень мягкой.

Риенс почти ничего из этого не помнил.
Первое время его обрывочная память хранила лишь ледяную тьму, стискивающую его со всех сторон, разрывающую легкие тяжелую воду и тысячи игл невыносимой боли. Потом стали всплывать странные образы – белый снег и алая кровь, жалкие немые мольбы, беззвездное ночное небо, падающие редкие снежинки, цокот лошадиных копыт, отдаленные голоса и чьи-то руки, волокущие прочь почти бесчувственное тело.
А дальше был кошмар. Кажется, он звал на помощь. Плакал. Кричал, что не хочет умирать. Спрашивал, почему его бросили. По-звериному выл и проклинал кого-то. Затем и вовсе впал в какой-то ступор, наконец-то собрав мелкие, колючие фрагменты мозаики воедино.
Имени спасенный так и не назвал, так и оставшись «приблудой», он вообще почти не разговаривал, и большую часть времени пребывал в состоянии полуобморока, редко приходя в себя и глядя на происходящее вокруг пустыми, непонимающими глазами, в которых не отражалось ничего кроме боли.
Ему повезло. В лечебнице и не с такими имели дело. Рядом умирал старик с гниющими ногами, не могла разродиться какая-то бродяжка, больные и раненые сменяли друг друга сплошным потоком, засыпая с одним соседом, утром можно было проснуться с другим. «Приблуда» хотя бы не собирался подыхать и изо всех сил цеплялся за жить, чем сильно выигрывал в глазах лекарей и послушниц.

Риенс такое везение искренне желал послать ко всем чертям.

Когда он впервые смог тихо, вдоль стеночки выбраться из обжитого угла на улицу, там ярко светило солнце, а рядом со стоптанной дорожкой сиротливо покачивался на ветру одинокий ярко-жёлтый одуванчик. Заметив одуревший взгляд подопечного, молодая послушница подошла справиться не нужна ли похожему на бледный скелет мужчине помощь. Риенс в ответ смог только спросить какой сейчас год. Ему показалось – прошла вечность. Он был готов поверить, что умер и попал в ад. Но вряд ли в аду росли одуванчики.
Иногда он искренне от всей души надеялся, что это просто страшный сон, очередной ночной кошмар, и рано или поздно он проснётся.
Одна тысяча двести шестьдесят восьмой, конец марта. Какой дивный, тёплый март выдался в этом году!
Риенс осел на ступени, прижал к груди искалеченные руки и уткнулся лбом в колени. Чья-то тёплая ладонь легла ему на плечо.
Тогда он понял, что всё происходит на самом деле.

С тех пор прошло почти два с половиной месяца.

- Ты уже здоров.
Ответом было полный боли вздох.
- Не начинай, ты можешь с этим жить.
Мрачный бледный мужчина, уже куда больше похожий на человека, чем на болезненный скелет, низко опустил голову и привычным, уже буквально отточенным жестом спрятал под мышками плотно замотанные в льняную ткань изувеченные кисти рук.
- Мне больно.
Ответом был тяжелый вздох.
- Твои раны полностью зажили, наши лекари сделали всё, чтобы привести в порядок то, что ещё можно было спасти. Ты сам всё знаешь.
- Тогда почему так болит?
Ещё один вздох.
- Наши целители давно бьются над этой загадкой. Ты не первый. Нужно время.
Риенс мотнул растрепанной головой.
- Мне нужно ещё немного. Прошу. – Гораздо тише добавил он.
- Ещё несколько дней. Я поговорю с настоятельницей. Но на многое не рассчитывай. Ты же сам видишь, у нас нет лишних мест. А пока сходи на площадь Лебеды. На людей посмотри. Жизнь продолжается.
Молодой мужчина поморщился, но кивнул.

Солнце нагрело деревянные ступеньки, пара вишнёвых деревьев отбрасывали приятную полутень. Чудесная весна. Люди искренне радовались погожему деньку. Как и было поручено, Риенс смотрел на них. Но не видел. Не видел не их радости, ни солнечных улыбок и искреннего смеха.
Нет, его мысли вопреки воле, возвращались в ледяную тьму. Во тьму, поглотившую всё, чем он жил.

Что ж, ему не соврали. Жизнь действительно продолжалась. Вот только от этого становилось как-то тошно.
Веселые голоса людей, порывы теплого ветерка, запахи цветущих деревьев и блики солнечного света постепенно возвращали в реальность. Какими-то урывками сознание всё ещё цеплялось за ставшие уже механическими воспоминания.

…Вот он поднимает дрожащую руку, мороз кусает незащищенную перчатками кожу, по спине стекает холодный пот, перед глазами всё словно плывёт. А там, там в тумане творится какой-то кошмар. Кричат и падают люди, сраженные ударами блестящего клинка.
Их просто уничтожали. Десять нильфгаардских наёмников ничего не могли поделать. Вообще ничего. Беспомощные, слепые котята, способные только жалко пищать от боли под беспощадными ударами.
С кончиков пальцев срывается тонкая бледная молния. Она должна была изогнуться дугой, отрезать их, но вместо этого раскалывает залитый кровью лёд по прямой, буквально под ногами. Мир словно переворачивается, под ногами больше нет опоры, а дальше…

Кто-то неловко толкает сидевшего на ступеньках мужчину в плечо, Риенс растерянно моргает и понимает голову. Тёмные пряди растрепанных волос падают на глаза, но он даже не пытается из убрать. Раньше он не позволял себе такого. Находил время привести в порядок причёску, да и такой неаккуратной щетины не отпускал. А теперь, теперь-то какая разница. Одежда тоже изрядно пообносилась. От изрядно потрепанной длинной зимней куртки отпороли тёплую подкладку, штаны, кажется, принадлежали какому-то не пережившему очередную ночь раненому на тракте разбойнику, стойко держались разве что видавшие виды ботинки. Но самом деле ему было глубоко плевать. Какая разница как он выглядит?

- Извините. – Пискнули рядом. Маленькая светловолосая девчушка с красивыми голубыми глазами смотрела на него ясным, по-детски чистым взглядом. В этом взгляде не было отвращения к неухоженному бродяге. Она видела перед собой просто человека.
- Я вас не обидела? – Наверное, любимая дочурка какого-нибудь интеллигента, с малых лет учившего отпрыска этикету.
- Нет. – Бесцветно ответил шпион, теперь уже бывший. Он отвел взгляд, так и не заметив куда убежала шустрая малышка и не отчитывали ли её теперь родители.
Риенс медленно поднялся со ступенек. В следующий раз об него может споткнуться кто-то куда менее дружелюбный и вместо «извините» он получит щедрый пинок тяжёлый ботинком. И ничего не сможет сделать в ответ, даже нагрубить.

Такова цена слабости. Слабости, которую он презирал всю свою жизнь. Казалось, она осталась в детстве, в издевательствах ровесников и разочарованном презрении родителей.
Поэтому Риенс перебрался в пустовавшую беседку, утопавшую в сочной летней зелени. За тёмной столешницей явно ухаживали. Бывший шпион без задней мысли протянул руку и смахнул упавший прямо перед лист, ощутил легкое прикосновение сквозь льняную ткань, обматывавшую ладонь, и отдернул руку, словно его укусила пчела.

« …Прекрати сопротивляться. Если ты будешь днями сидеть, свернувшись в клубок, ничего не изменится. Расслабь ладонь. Да не пытайся сжать кулак, только перегружаешь мышцы ладони, а у тебя ещё раны не до конца затянулись. Понимаю, тебе больно, но расслабься. И не дыши как загнанная лошадь. Да, вот так, уже лучше. Смотри, большие пальцы полностью сохранили функциональность. Ты можешь положить ложку за ладонь и прижать черенок большим пальцем. Видишь. Давай, попробуй сам. Расслабь кисть, у тебя вся рука дрожит. Ещё раз. Ты же не хочешь провести остаток жизни беспомощным младенцем?...»

«Я тебя не видела здесь раньше».
Мелкая дрожь пробежала по всему телу, опальный чародей растерянно дернулся, собираясь освободить беседку. Но буквально через миг понял, что его не пытаются прогнать. Незнакомая женщина обращалась именно к нему. Риенс поднял тусклый взгляд, чуть щурясь от солнечных зайчиков, игравших среди листвы.
- Я не… не местный.
Севшая напротив женщина явно не из простых обитателей этого пусть богатого, но всё же населенного самыми разными людьми города. Острые черты лица, короткая, но стильная, отлично подходящая к лицу стрижка, выразительные глаза. Это лицо казалось ускользающе знакомым, но нет, они вряд ли встречались раньше, просто Риенсу уже доводилось видеть подобный огонь в глазах и манеру держаться. Но цепляться за это чувство он даже не пытался.
Наверное, со стороны они выглядели абсолютными противоположностями. Ухоженная красавица с горящими глазами и пусть чистый, но изрядно растрепанный, бледный бродяга.

На стол встала бутылка и два бокала. Риенс с удивлением вытаращился дорогой напиток. Что-то дрогнуло внутри. Когда-то он тоже принадлежал к этому миру. 
- Я…
Живой труп? Выброшенный на помойку фактотум величайшего чародея Севера? Кто он? Риенс понял, что не может подобрать слов.
- Здесь лечебница есть, при ней живу.
Точнее, будет жить ещё пару дней. А потом что? Может удастся уговорить настоятельницу дать ему какую-то работу? Если он вообще может что-то делать. Или устроить очередную сцену с «зачем вы меня спасали, чтобы убивать теперь?»
Стыдно. Ему было просто стыдно за свою беспомощность. И теперь эта незнакомка… Надо что-то сказать. Для чего-то же она пришла к нему.
- Чем обязан, милсдарыня?
Не так говорят бездомные бродяги, живущие среди гниющих бездомных, за жизни которых цепляются милосердные целительницы.
Так говорят в обществе влиятельных дворян и аристократов, там, где манеры имели огромное значение.

Она сидела перед ним, гордая красавица, полная чувства собственного достоинства и уверенности в себе, и это достоинство сквозило в каждом движении, взгляде, слове.
Сколько таких дев он встречал на разных балах и вечерах, при дворе Эмгыра и на севере. И всегда держался пренебрежительно. На равных. Смотрел сверху вниз, даже если на то не было никаких причин.
Но не сейчас. Сейчас его неожиданная собеседница держалась с почти королевской статью. А он прятал под мышками искалеченные руки, сутулился и позволял спутанным прядям мешаться перед глазами, смотрел на собеседницу потухшим взглядом отчаявшегося человека. Даже не снизу-вверх, а откуда-то со дна, сквозь холодную, мутную воду.
Где-то в груди уколол стыд. За слабость. Слабости можно только стыдиться, большего она не заслуживала.

Но дальше его ждал шок куда больший. Щелчок пальцами, и вот в бокалах уже играло с солнечными лучами густое вино.
Риенс вздрогнул.
Чародейка!
Всё сразу встало на свои места. Конечно же, с таким достоинством держались именно магики, добившиеся успеха и отлично знавшие себе цену. Бывший шпион тяжело сглотнул. В какой-то миг ему хотелось просто сбежать. Провалиться сквозь землю. Только не погружаться ещё глубже в эту трясину. Казалось, он уже не смотрел со дна, а мог в это самое дно постучать снизу.
Но в тоже самое время ему хотелось и остаться. Впервые за столь долгое время с ним говорил кто-то кроме лекарей, послушниц и таких же обделённых.

Она знала! Риенс каким-то немыслимым образом побледнел ещё сильнее.
Все ментальные блоки, все защиты, что выстраивал в его голове как он сам, так и его великий мэтр, рухнули ещё тогда, в тяжелой ледяной воде, терзавшей лёгкие и пытавшейся вырвать из него саму жизнь. Для чародейки он был открытой книгой.
Она знала. Стыд уже не колол, он сжал грудь крепкой хваткой и не желал отпускать.
- Смогу… - Глухо ответил бывший шпион. И, немного помедлив, протянул вперёд правую руку, плотно обмотанную серыми льняными бинтами. Раны давно зажили, но такую мелкую «придурь» ему позволяли и помогали с повязками. Аккуратно подтянув к себе бокал, Риенс обхватил его ладонями и поднял. С чашками справлялся, с бокалом тоже справится. В конце концов, когда ещё ему удастся отведать вина? Несколько хороших глотков, опальный чародей даже позволил себе чуть зажмуриться от удовольствия. Не зря всё же Туссент славился своими винами.
И вместе с тем снова проснулась боль. Вино стало настоящей роскошью. Как низко нужно было пасть, чтобы думать о том, что может быть в следующий раз он сможет выпить вина через годы, а может быть и никогда. Эти годы он может просто не пережить.
Стыд вытесняла тошнотворная пустота.
- Вряд ли я смогу развеять вашу скуку, милсдарыня.
Бывший шпион смотрел куда-то в сторону, на игравшие с тёплым ветерком свежие, зеленые листья. Всё-таки счастливым временем было лето.
Лишь когда прозвучал следующий вопрос, Риенс обернулся к собеседнице.

Имя. Он никогда не стеснялся своего имени. Не пользовался прозвищами и псевдонимами, не скрывал кто он.
В последний раз он слышал это имя там, во время резни на льду треклятого озера. Последний раз его имя звучало из уст пепельноволосой ведьмачки, звучало с угрозой и превосходством, за мгновения до того, как…
По спине пробежали холодные мурашки.
С тех пор никто и никогда не произносил это имя вслух. Может быть, человек по имени Риенс и правда погиб там, подо льдом вытянутого словно клинок озера, укрытого непроглядным туманом.
Кто тогда сейчас сидел перед незнакомой чародейкой, не пожалевшей для бродяги хорошего вина? Может, ему стоило придумать себе новое имя? Или же остаться без имени вовсе? И всё же…
- Риенс. – Тихо, неуверенно ответил молодой чародей, его голос как-то дрогнул. Ответить встречным вопросом он не решил. Быть может у чародейки нет никакого желания раскрывать свою личность перед безродным калекой.

«Проблема». Бывший шпион как-то сдавленно хмыкнул.
- Я… - Даже посмотреть на свои руки уже становилось проблемой. Что он мог ответить? Как объяснить?
- Что я в силах сделать? Разве я могу найти работу или дело? Я никому не буду нужен. – Внезапно буквально вырвались против его воли эти горькие слова, мысли, терзавшие его всё это время, мысли, которые он никому не высказывал.
Нет, не проблема.

Это приговор. 

Риенс опустил взгляд в стол, чтобы через мгновение снова попытаться заглянуть в глаза чародейке. Конечно, она не могла восстановить утраченное. Такие раны ещё никто не научился врачевать. Даже самые могущественные магики.
Чем ему могла помочь незнакомка? О чём она говорила?
- Вы можете поговорить с настоятельницей лечебницы? – Как-то глухо, но с долей внезапно прорезавшейся надежды спросил опальный шпион. – Или знаете, где могут дать работу…
… такому. Калеке.
Нет, точно стоило просто провалиться сквозь землю.
Так низко он ещё никогда не падал.

В какой-то момент ему казалось, что хуже, чем лежать в лечебнице едва будучи в силах подняться на ноги, доходя от терзающей всё тело боли и слабости, уже не будет. Вокруг сменяли друг друга больные и умирающие, в основном безродные бродяги и кметы, не способные заплатить за помощь дорогих лекарей.
Туссент был благодатным краем, но даже тут находились те, кого обделила жизнь. Наверное, они найдутся даже в самом богатом городе, под беломраморными стенами и золотыми башнями.
Быть среди них… унизительно. Ещё унизительнее среди них умирать. А ему казалось, что он умирает. Непередаваемо страшное чувство. Доходящее от мук сознание цеплялось за реальность, не желало её отпускать, что на проклятом льду, что после.

Но как оказалось потом, это было ещё просто. Просто лежать на серой льняной простыне в полуобморочном состоянии, просто, когда твоя жизнь принадлежит кому-то другому, и ты ничего не можешь с этим сделать. Сложно стало, когда пришлось отвечать за свою жизнь самому. А она изменилась да неузнаваемости. Риенс не чувствовал себя собой. Как будто он всё же умер, а теперь был вынужден переживать страдания кого-то совершенно другого. И всё никак не мог понять, как он может нести ответственность за этого кого-то.     

«Ничуть не оригинально», - хотелось ответить. Сколько их таких прошло через эту лечебницу. Сколько так и не справилось. Скольких хоронили в безымянных могилах. Разве что вот ему, Риенсу, настоятельница говорила, что он вполне справился. Он не верил. Не чувствовал, что хоть с чем-то справился.
Бывший шпион только пожал плечами, заколыхалась на лёгком летнем ветерке изрядно потрёпанная куртка, напоминая ту самую тень некогда излишне горделивого и самоуверенного человека.

Риенс слегка вздрогнул. Когда-то эти слова вызвали бы у него всего лишь очередной приступ гордости. Конечно же о нём слышали. Как можно не слышать об ученике самого могущественного чародея Севера? Сейчас же это явно были не те слова, которые он желал услышать. Сможет ли он вновь так же гордиться своим именем? Но сидевшая напротив чародейка  сказала, что ей всё равно. Всё равно кем он был и что делал. Её слова казались опальному шпиону какими дикими и недостижимыми. Целью, которую он не мог перед собой поставить. Не мог позволить поставить. Но что-то же он должен был сказать?
- Что я могу попробовать? – В некогда дерзком голосе звучала неуверенность. – Куда мне двигаться, если я…
Паршивый конец.
Риенс опустил голову. Тут его собеседница кругом права. Он потерпел поражение. И должен был это признать. Нет, он уже это признал. Был готов произнести вслух, если потребуется. Если эта женщина сейчас расскажет, как ей тошно на него смотреть и уйдёт, он не удивится. На слабость всегда тошно смотреть. Риенс знал об этом как ни кто другой.

И всё же она не ушла. Продолжала говорить.
- Да, Вы правы.
Инструменты. Можно и так сказать. Ему никогда и голову не приходила мысль о том, что будет если он лишится того, что было дано ему от рождения. Какие чувства при этом испытает.
- Помочь?
Бывший шпион поднял голову. Не то чтобы он надеялся на чудо, но и о чём говорит собеседница не понимал.
- Госпожа. – Кивнул молодой чародей, когда девушка представилась. Он тоже слышал о ней, пусть никогда и не встречал лично. С Её Сиятельством тоже не встречался, хотя и провёл немало времени в Нильфгаарде. Туссент никогда не требовал его внимания. Но, конечно же, о ней он тоже слышал. Сложно было не слышать о кузине самого Эмгыра вар Эмрейса.

Риенс неуверенно потягивает вперед искалеченные руки, кровь отливает от лица, бывший шпион отводит взгляд, не в силах справиться с самым обыкновенным стыдом. Слабость это стыдно.
Аккуратные женские пальчики касаются ладоней, и мужчина вздрагивает. В нём ещё живёт дар, он всё так же чувствует хаос. Вот только что с этого теперь?
Но у госпожи Фрингильи на этот счёт другое мнение.
Бывший шпион осторожно косится на собеседницу, словно боясь спугнуть. Её слова кажутся ему чем-то недостижимым.
- Думаете, это возможно?
Не восстановить руки. Он помнил какой ценой его мастеру дались не слишком успешные попытки восстановить тяжелые раны на лице и как жутковато выглядел результат. Нет, возможно ли найти замену или подобие, Риенс сам не до конца понимал о чём идёт речь.
- Я не сомневаюсь в Ваших способностях, госпожа, я только хотел узнать… кто-нибудь когда-нибудь делал нечто подобное? Я справлюсь?
Дышать как будто стало труднее. А в голосе, в голосе звучало чувство, которое, казалось бы, давно было забыло и отброшено за ненадобностью.
Надежда.
Только для неё было рано. Очень рано. Но, наверное, таков человек, за надежду он был готов цепляться даже если цепляться по сути было нечем.
- Какова будет цена?

Риенс терпеть не мог, когда его жалели.
Хотя, посмотрим правде в глаза, с чужой жалостью он сталкивался не просто чертовски редко, можно было сказать, что он и не знал, что это такое вплоть до своего провала на Тарн Мира.
Родители никогда его не жалели, отец предпочитал детей бить, а не жалеть, мать же его в совершенстве демонстрировала только завидное безразличие к своим весьма разным отпрыскам. Другие дети могли только издеваться над чужими слабостями, а соседи тихо ненавидели всю эту свору за регулярно обобранные яблони и кусты малины.
Уж тем более никто никого не жалел ни в Бан Арде, ни в каэдвенской разведке, ни в цинтрийской тюрьме. Мэтр Вильгефорц вряд ли вообще знал о существовании жалости и сочувствия. Оставил эти эмоции лишь бессмысленными словами в своём лексиконе и сам Риенс.

Почему? Всё просто. Жалость - удел слабых.
Жалость унизительна.
Она означает, что кто-то смеет ставить себя выше тебя и ничуть этого не скрывает.
Долгое время Риенсу была противна сама мысль, что кто-то может его жалеть. Как кто-то может так возносить себя над ним?!

А потом там, на заснеженном тракте жалость проезжавшего мимо торговца спасла его жизнь. Жалость матери-настоятельницы в лечебнице не дала умереть от ран и болезни. Не только жалость, но и куда менее позорная эмоция – сочувствие. Тот торговец только охал и горестно кряхтел, глядя на подобранного на дороге человека, настоятельница же, похоже, относилась к нему как дикому зверёнышу, попавшему в знатную передрягу.   
И всё это сохранило ему жизнь.
Чёртова жалость его спасла.

Такие моменты меняли мир. С болью, со надломом, с желанием безумно кричать от полного бессилия, словно тебе заживо ломают все кости разом, только вместо костей крошилась под ударами судьбы твоя собственная гордость, какое-то внутреннее чувство собственного достоинства. И какой-то особенно тяжелый миг, когда ты уже не можешь справиться с навалившимся горем, начинаешь тянуться к чужому сочувствию, искать в нём помощь.
Искать спасение.
А гордость и достоинство… Остаётся только смотреть на осколки и думать что для тебя важнее – твоя жизнь или этот некогда заманчивый блеск былой силы.

- П-понимаю. – С лёгкой запинкой ответил бывший шпион и чуть склонил голову. – Я сделаю всё возможное и буду помнить о цене.
Будет. Сильных обманывать нельзя. Тем более, когда у тебя не осталось в рукаве ни одного единого козыря. Разве он мог позволить себе обмануть мэтра Вильгефорца? И госпожу Виго он тоже обмануть не посмеет.

Чародейка исчезла так же стремительно, как и появилась, оставив на память только бокал вина, аромат которого напоминал о том, что этот разговор и обещание не бред и не фантазии.
Два дня. Он придёт. Риенс никогда не верил в чудеса и чужое благодушие, но надежда творит с людьми странные вещи.

***

Закованный в блестящие латы стражник не вышвырнул незнакомого бродягу прочь, а значит чародейка предупредила охрану о столь сомнительном госте. Крепкая ладонь, закованная в металл, крепко держала худого человека за локоть, от стальных тисков становилось не по себе, а спина покрывалась тревожными мурашками.
- Госпожа. – Опальный шпион поклонился уже знакомой чародейке. Он попытался хоть как-то привести себя в порядок, но с таким же успехом можно было ополоснуть бездомного кота под дождём.
Фрингилья не разменивалась на лишние слова и Риенс перевёл взгляд на перчатки. По телу прокатилась дрожь.
Предложенный ему артефакт выглядел несколько странно. Перчатки эти куда лучше могли бы подойти какому-нибудь закованному с ног до головы в железо латнику. Чёрная сталь, заостренные кончики пальцев, кожаные крепления. Никаких излишеств, но всё же становилось понятно, что кузнец своё дело знал великолепно и вкусом обделён не был.
Молодой чародей коротко кивнул, с трудом сглотнул и неловко, но аккуратно поднял правую перчатку, вдохнул и попробовал натянуть её на правую руку. Изнутри металл был обит чем-то мягким, размер явно подходил. Застёжки тоже явно были рассчитаны на простоту в обращении.
Сквозь чернёную сталь сочилась магия.
Риенс смотрел на перчатку. Со стороны и не догадаешься, что там, в этом металле была пустота. Молодой чародей обернулся к госпоже Виго.
- Что я должен сделать дальше?
Вторую перчатку он не мог пока одеть просто потому, что не понимал, как должна работать теперь его правая рука. И всё же голос бывшего шпиона дрожал. А вдруг. А что если…
Чёртова надежда.